Опознание. Записки адвоката. Владимир Захаров
на работу один-два раза в неделю, не чаще. Много лет назад тетя Тася подлавливала грузовики, чтоб разжиться бензинчиком; теперь приходилось останавливать прохожих мужчин, чтобы ей помогли дотолкать коляску до крыльца. Она понимала, что осталось совсем немного. И она боялась. Боялась так, что не могла отделаться от страха ни на минуту. Но только тетя Тася страшилась не смерти, а ее последствий.
Как-то раз я приехал на Новоизмайловский. Дядя Валя только что укатил на работу, и мы, как встарь, разговаривали с тетей Тасей на пороге гаража. И вдруг она заплакала. Она и раньше могла всплакнуть, поминая умершую родню, могла прослезиться даже от трогательного романса. Но сейчас тетя Тася плакала горько-горько, неудержимо, так, что не хватало дыхания.
– Вовонька! – причитала она сквозь слезы. – Ведь он же на всем готовом!.. Он же как кот Васька… Все подано, постирано, поглажено… Он же сам-то ничего не может! А я-то скоро умру, у меня уже больше нет сил… Вовонька! Как же он без меня будет жить? Как он будет жить?! Он же даже одеться сам не может…
Молодые люди не умеют отвечать на вопросы плачущих старушек. Я молчал. Горевал с тетей Тасей, но молчал. С самого детства, с тех пор, когда я начал хоть что-то понимать, они были для меня частью мира. Того мира, который я увидел, едва научившись смотреть. Потом я повзрослел, и мой мир уменьшился ровно настолько, насколько сам я стал больше. Потом я женился, ушел из дома, но мир, олицетворенный дяди-Валиной коляской, не исчез. Отодвинулся. В него, пусть и понарошку, не совсем взаправду, всегда можно было вернуться. Стоило только позвонить или приехать. Но в тот день, когда тетя Тася плакала в гараже и не могла остановиться, мир моего детства рухнул. Перестал существовать. Превратился в руины.
Вскоре тетя Тася умерла. Ни свет ни заря вскочила с постели и вышла из комнаты. Дядя Валя проснулся, разбуженный необычно тяжелыми шагами матери. На обратном пути она двигалась враскачку, как пьяная. И на пороге комнаты упала. Сын отшвырнул от дивана журнальный столик, тот самый, за которым мы десять лет подряд играли в шахматы, сбросил себя на пол и стал ее звать…
Тетя Тася уже не могла разлепить веки, но слово «мама» около себя слышала. Пятьдесят два года. Она слышала это слово пятьдесят два года. Каждый день, почти что каждый час. Жизнь, такая длинная, надрывная, обернулась мгновенной вспышкой. Словно бенгальская свеча, запаленная с обоих концов. Тете Тасе, видно, казалось, что маленький сын зовет ее. И не по делу, а просто так, капризничает. Потому что она прошептала:
– Не надо кричать… Зачем так громко кричать?
Когда я приехал, соседи уже подняли ее с пола и положили на кровать. Тетя Тася ненадолго вернулась на свою территорию, отгороженную от внешнего мира дешевым старым шкафом. Потом явились санитары в ватниках и шапках-ушанках. Носилки остались на лестничной площадке, потому что в квартиру они не помещались. Тетю Тасю завернули в простыню и унесли.
А дяде Вале вскоре нашли жену. Вместо матери в квартире поселилась какая-то чужая тетка по имени