Солнечная тропа. Виктория и Алексей Варгины
от страха и сердце упало. А это кошка ко мне спать пришла, я её схватила – и под одеяло! Вот тебе и весь домовой!
– Как же ты раньше верила, а теперь не веришь? – не понимал Лёнька.
– Так ведь малый ребёнок в самую небывалую небывальщину поверит, главное, чтоб интересно было. Так и мне в детстве. Да ведь детство быстро проходит, а дальше всё по-другому…
Бабушка едва приметно вздохнула, словно пожалела, что перестала верить в домовых. «Может, попросить Хлопотушу, чтоб показался ей? – подумал Лёнька. – Он бы истории свои ей рассказывал, а она ему – свои…»
– Ба, – встрепенулся он, – а какими это страхами вы друг друга пугали?
– Вот ещё! Разве я помню? – отмахнулась та.
– Ну хоть что-нибудь, ну пожалуйста… – тянул Лёнька до тех пор, пока бабушка Тоня не сдалась.
– Ладно, слушай. Это не выдумка, Лёня, а взаправду случилось, и предание об этом долго потом ходило по округе.
Был когда-то в Песках мужик, хороший, работящий. Ему бы сто лет жить в радости, да счастье отчего-то всегда таких сторонится. Женился он, души в жене не чаял, и она его крепко любила. Детишек не дал им Господь, и жили они вдвоём, как голубь с голубкой. Только недолго: не прошло и пяти лет после свадьбы, как слегла молодая да в одночасье и померла. Тут и затосковал мужик смертной тоской. И запил… Хозяйство забросил, ничего не делает, пьёт да слезы льёт. Его умные люди предупреждали, что грех так убиваться по покойнице, а он и слышать никого не хотел.
Пришёл как-то раз домой и снова взялся пить горькую. Дело было на Сретенье, в самую стужу. Пьёт он да Катю свою вспоминает, разговаривает с ней как с живой и зовёт, всё зовёт… И что же? Отворяется дверь, и входит в дом сама Катя, такая же, как была. А мужик до того охмелел уже, что и не удивился этому. Обрадовался очень, совсем голову потерял. Обнимает, целует дорогую гостью.
– Наконец-то, – плачет, – а я без тебя совсем извёлся!
– Знаю, – отвечает Катя, – потому за тобой и пришла. Подымайся скорее да идём…
– Куда ж это? – спрашивает мужик. Знать, скумекал, что на ночь глядя идти им вроде как и некуда.
– Да ко мне, милый, и пойдём, здесь близко.
Мужик больше и думать ни о чём не стал. Схватил тулуп, руки в него суёт, попасть не может. А Катя торопит:
– Поспешай, родимый, а тулуп оставь, не надобно тебе его.
Мужик и тулуп, и шапку бросил. Вышел во двор: ах ты, господи, на улице-то лето, теплынь, и дух стоит, как в пору сенокоса.
А Катя его сперва по тёмным улочкам вела, потом в поле вышла. А там слышит мужик: колокольчик сзади и конский топот всё ближе, ближе… Обернулся – тройка их догоняет, белая, как туман. Остановилась Катя:
– Ну вот, и идти нам не надо больше. Сейчас в карету сядем – и дома!
Мужик на подножку встал да и перекрестился, как это в старину по всякому случаю делали. Не успел руки опустить, как дико заржали кони и точно кто спихнул его на землю. Сразу пропало всё: ни коней, ни кареты, ни жены как не бывало. Кругом вьюга, снег в лицо, ни зги не видать.
С