Железный поход. Том четвёртый. Волчье эхо. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский
огненной воронкой проворачивалось пламя, показались пики казаков.
Глава 9
Джемалдин-бек сморгнул выбитую скачкой слезу, прислушался к глухим ударам сердца: «Да распорются животы неверных! Да захлебнутся они собственной кровью! Ля илла-га иль-алла!» Десять отважных сердец из его отряда вновь забрала смерть. Некогда было ловить разбегавшихся по степи скакунов. Некогда было заниматься убитыми. Плохо.
Двадцать воинов-гази осталось с ним. Всего двадцать папах уцелело. Нет среди них больше его побратима Султи − остались только память и месть.
…Мчались бездорожно к торному шляху (что соединял русскую крепость Внезапную с Ташки-чу); по нему было легче уйти от погони. Но разделившаяся на два отряда сотня есаула Румянцева отрезала им путь.
Кони то стремительно неслись, сгрудившись вместе, то вдруг рассыпались веером, уходя от горячих казачьих пуль.
…Не доезжая спасительного кургана, наскоро затаились в овражье. Тяжело. Идущий враздирку отряд во главе с Моздоком напоролся на засаду и, потеряв четверых, остановился. Спешился. Мюриды вскочили на лошадей.
− К кургану, братья!
Но до кургана далеко. Он, как мираж, лишь кажется близким.
У старого, давным-дано пересохшего колодца Кумык-су опять пальба. Пострелялись с казаками чечены. Джемалдин приказал своим уходить в лабиринты кургана. Сам остался: отбивать наступавших гребенцев Румянцева. Но не один остался. Против воли мюршида рядом с ним стреляли крымские ружья Хафиза и Вали. Зло стреляли. Метко стреляли. Еще двоих казаков ранили, одного убили. Хафиз Ножайюртовский военную песню запел. Как отец пел, как дед пел, как прадед…
Но и казаки бабами не были − с детства на коне, при оружии. Пули их совсем рядом, свистя и жужжа, срезали жухлые стебли ковыля и татарника, обивали камни обвалившегося колодца, за которым укрылись мюриды. На беду, отвязавшийся от общего узла конь Вали вырвался из укрытия. Для горца конь второй после человека − брат и кунак. Бросившийся спасать гривастого друга джигит был тут же смертельно ранен. Конь убит.
− Волла-ги!
Судорожно корябая землю кинжалом, Вали Атагинский хотел было подняться и броситься в шашки на ненавистных урусов… Но новый залп вырвал из него жизнь.
− Билла-ги!
Хафиз, расстрелявший весь свой запас пуль, подполз к убитому, закрыл его остекленевшие глаза; они пристально и серьезно смотрели на яркое синее небо, в них отражались белые папахи кучевых облаков.
− Талла-ги! Прости, брат. − Хафиз быстро выбрал нерасстрелянные заряды из намокшей кровью черкески. − Тебе они… больше не понадобятся. Я отомщу гяурам за твою кровь.
Ахильчиев меж тем тихо тянул молитву во славу Аллаха, привычно заряжал винтовку и пистолеты, старательно загоняя вороненым шомполом обернутые в промасленные хлюсты пули, подсыпал из рога серый порох на полки96 и проверял, надежно ли ввинчены кремни. «Что ж… будем биться, пока есть силы… пока стучит в жилах кровь…» − мрачно думал он, поглядывая
Часть затвора для насыпания на нее пороха у старинных кремневых пистолетов и ружей.