Сестры зимнего леса. Рина Росснер
поддакивает тятя. – У нас такого никогда не случится.
Матушка согласно кивает головой.
Начинается шаббес[18]. О Гомеле тятя больше не заговаривает. Накануне мне не спалось. Я раздумывала, рассказывать Лайе о том, что узнала, или нет. Решила пока подождать. Может, она сама намекнёт, что матушка всё ей рассказала и объяснила? Или тятя что-нибудь скажет во время обеда, вернувшись из синагоги?
Но день проходит, а тятя и матушка молчат. С головой закапываюсь в тятины книги, перечитываю свои любимые истории и держусь подальше от Лайи, чтобы ненароком не сболтнуть лишнего.
На исходе Субботы, после церемонии хавдалы, отделяющей свет от тьмы, святой день от будней, мы садимся за вечернюю трапезу, именуемую мелаве малка, то есть – «проводы царицы». Расстаёмся с царицей-Субботой. Матушка ставит на стол ореховые рулетики-флуден и заваривает чай с розовыми лепестками. А мои щёки заливает лихорадочный румянец, покраснее тех роз. Я понимаю, что сейчас произойдёт, и злюсь на ни в чём не повинный китайский чайник. Никакой чай, никакие сладости уже ничего не могут исправить.
– Зе сеудас Довид малка мешиха, это – трапеза Давида, нашего помазанного царя! – провозглашает тятя.
– Амен! – хором отвечаем мы.
Он благословляет хлеб, закрывает глаза и, подняв лицо к небу, благодарит Бога, держа в руке кусочек флудена.
– Амен! – повторяем мы, однако не притрагиваемся к чаю и сладостям.
– Мы с вашим тятей должны ненадолго уехать, – тихо начинает матушка. – Ребе, его отец, тяжело болен, а то и при смерти. Скорбную весть позавчера принёс ваш дядя Янкель. Мы с Берманом долго судили да рядили, как нам быть, и вот, наконец, решили. Мы отправляемся в Купель.
Лайя косится на меня, словно спрашивает, что мне уже известно.
– Мы поедем с вами? – интересуется сестра.
– Нет, – качает головой матушка. – Вы останетесь дома и будете заботиться друг о друге. Я попросила Зуши и Хинду Глазеров присмотреть за вами. У них в доме есть свободная комната, на случай, если вы захотите остаться у них на шаббес или просто покушать домашненького. Они будут заходить к вам пару раз в неделю. Надеюсь, мы скоро вернёмся. Может быть, ребе уже поправился. Если же нет… – Она тяжело смотрит на тятю. – Тогда мы вернёмся, как только всё уладится. И надеюсь – бе-эзрат ашем, с Божьей помощью, – вернёмся с хорошими новостями.
– Что же хорошего в смерти ребе? – спрашивает Лайя, вновь украдкой косясь на меня.
Мне чудится, будто невидимый палач занёс топор над моей головой. Как бы там ни было, их поездка решит мою судьбу. С одной стороны, я ждала этого всю жизнь, а с другой – совсем не уверена, что хочу именно такого будущего. Поэтому сижу молча.
– Мы хотим познакомиться с твоими родителями, тятя. Увидеть бабусю и зейде[19]. Правда, Либа? – сестра смотрит на меня, и я киваю. – Что, если они умрут и мы никогда их не увидим?
– Нет, – отвечает тятя. – Сейчас дороги для евреев опасны, особенно для юных девушек. А у нас, ко всему прочему, нет разрешения покидать местечко. Да и у ребе, должен сказать, нрав не сахар. Мы с вашей матушкой едем не просто навестить родственников.
– Тем более! – не сдаётся
18
Шаббес – шаббат на идише.
19
Зейде – дедушка.