Фельдмаршал в бубенцах. Нина Ягольницер
кивнул без тени иронии:
– Запишите, брат Лукка. Арестованный подтверждает, что является учеником и последователем отца Эрнесто Альбинони, а следовательно, и его убеждений.
Шотландец нахмурился: разговор все дальше уходил в какие-то странные и тревожные дебри.
– Я так и не понимаю, святой отец, – почти резко проговорил он, – в чем вы меня обвиняете?
Монах же неторопливо и аккуратно выровнял стопу листов, все также не отводя от арестанта глаз:
– Годелот, – неожиданно мягко проговорил он, – ответьте правду на один вопрос. Просто ответьте правду, как бы тяжко вам это ни далось. Поверьте, это в ваших интересах. – Он сделал долгую паузу. – Это вы убили отца Альбинони?
Шотландец онемел. Он молчал, потрясенно глядя на обвинителя, краем сознания понимая, что сейчас придется что-то отвечать, но слишком ошеломленный этим невообразимым обвинением.
– Постойте, – пробормотал он, – это… Господи, но это же… – он перевел дыхание, вдруг понимая, что ему нечего толком противопоставить…
– Святой отец, – проговорил он тверже, – я не понимаю, как навлек на себя подобное подозрение. Но… если бы я убил его, своего учителя, перед которым преклонялся, зачем бы я побежал хвалиться этим в Патриархию?
Руджеро долго молчал, а затем поднялся на ноги. Обошел стол и встал напротив Годелота.
– Друг мой, успокойтесь. Если захотите – я отошлю писаря, и мы побеседуем наедине, – так же мягко промолвил он, – я говорю сейчас с вами, не как обвинитель. Все слишком сложно и серьезно, чтоб меня сейчас заботили людские законы. Мне очень нужна правда, Годелот. А вам очень нужна помощь, не отрицайте. Ведь именно за нею вы и пришли в Патриархию.
– Я пришел не за помощью, – сухо отрезал Годелот, поневоле еще больше растерявшись от доверительной мягкости в голосе инквизитора, – я искал правосудия и ни словом не солгал в своем донесении. Вам, наверное, нужен виноватый, а я удачно оказался под рукой. Но вам не запугать меня настолько, чтоб я оговорил себя вам в угоду.
Руджеро безмолвно смотрел арестанту в глаза, но на сей раз цепкий пристальный взгляд показался Годелоту усталым.
– Грустно, – вдруг словно невпопад промолвил монах, – мы, слуги Божьи, были призваны беречь души мирян и заботиться о них. Но из учителей и братьев мы превратились в судей и палачей. И теперь вместо доверия мы внушаем страх. Нам лгут, нас опасаются, хотя именно к нам должны идти с самыми горькими своими бедами и ошибками. А значит, мы не справились со своей задачей. Годелот, вы не имеете понятия о том, сколько раз я надеялся, что арестант, стоящий перед этим самым столом, протянет ко мне руки и скажет – «помогите, отец, выслушайте, я запутался. Защитите меня, я сам не умею». Я почувствовал бы в такой миг, что Господь за что-то простил меня. Но нет. От меня ждут лишь невзгод и, боясь меня, забывают бояться Сатаны. Так ребенок, заблудившись в лесу, плачет из-за того, что его будут бранить родители. И не слышит воя волков.
Монах