ГИПЕРБОЛА ЖИТИЯ. Владимир Анатольевич Маталасов
повелевают вами, друг мой… Ой! Противный!.. Мне щекотно. Убери свои руки … на другую часть моего тела».
Прямо на друзей из темноты вынырнула беспечно болтающая стайка прогуливающихся.
– Мой ребёнок такое совершил двадцать лет назад, такое, что и сказать-то невозможно, да и на словах передать трудно, – вспоминая о чём-то, сокрушалась немолодая, но ещё вполне привлекательная на вид дама.
– Что же он такого предосудительного совершил? – перебивая друг друга, с нескрываемым испугом в голосе, поинтересовались сопровождающие.
– А он просто взял, и … не родился! – В восторге от собственной шутки она залилась звонким смехом.
– Вот такая-то проблемация сублимации, если, конечно, спирально посмотреть, – своеобразно выругался Манюня Чубчик. – Дурочка с переулочка. Пугает людей почём зря.
В отблесках фейерверка было замечено, как какая-то мужская стать, а вернее – господин Пейдодна, по какому-то поводу проявлял своеобразную форму протеста в виде объятия фонарного столба. Другой же, господин иностранного происхождения, герр Дринькштоф, торопился на выручку первому, распластавшись в двухмерном пространстве, совершая руками круговые движения и пытаясь безрезультатно «подплыть» к своему приятелю.
– Правильно гласит неписаный закон: «Всё, что шатается, обязательно должно упасть» – посочувствовал Чубчик. – Не рассчитала братва сил своих, вот вам и результат.
Прошли в дальний угол сада, куда едва долетали людской шум и звуки музыки. Было слышно, как на смену игривому, весёлому, фугообразному пассажу пришли диссонирующие звуки фаготов, флейт, виолончелей, рождающие тяжёлое, тягучее маэстозо-состенуто, пробуждающее тоску и мрачные предчувствия.
– Дедушка сквознячок что-то разгулялся, – вбирая плечи в голову, посетовал Иван Абрамыч. – Как бы не застудиться. Давай-ка присядем да помолчим.
Присели на лавочку, укрываемые листвой акации. Ночь была всё так же прекрасна. Ярко светила Луна, покрывая серебром лужайки и верхушки крон деревьев. Игриво перемигивались звёзды. Откуда-то с юго-западной стороны доносились звуки собачьей брехни. Воздух был наполнен живительными струями ночной прохлады.
– А небо-то так и звездится, так и звездится, – попытался нарушить молчание Манюня. – Сидим, не шелохнёмся, словно заминированные, а, Иван Абрамыч?.. Это просто какой-то частокол загадок, какой-то паноптикум. Что ни шаг, то открытие. Сплошной серендепити.
Но Иван Абрамыч был углублён в собственные мысли. Его молчание было столь красноречиво, что Чубчик махнул рукой и умолк. Где-то куранты пробили полночь.
– Друзья мои! Где вы, чёрт бы вас подрал? – донёсся из-за кустов сирени голас Монблана Аристарховича Кочергина-Бомбзловского. – Куда вы запропастились?
– Мы здесь, туточки, Монблан Аристархович, – радостно отозвался Манюня, предвкушая окончание затянувшегося молчаливого диалога. – Сидим вдвоём с Абрамычем как два сыча на одной ветке.
– А-а,