ГИПЕРБОЛА ЖИТИЯ. Владимир Анатольевич Маталасов
мама, не горюй… А воздух-то какой! – потянул он носом. – Хорошо в краю родном, пахнет сеном и гумном. А ведь были времена, когда нас, старых работников сцены, за ненадобностью или по чьему-то злому умыслу, вытурили из театра в три шеи. За что, спрашивается, за какие такие грехи? Тяжёлые были времена, что и говорить. Нам с Монбланом Аристарховичем пришлось жить тем, что собирать бутылки и сдавать их, без приглашений ходить на свадьбы и поминки, подрабатывать на судебных тяжбах, в основном против хамоватых продавцов.
– А это как? – поинтересовался Манюня.
– Да вот так! Специально нарывались на скандалы, при свидетелях, своих людях… Не нужен мне берег турецкий… Как правило, дела выигрывались, следовала денежная компенсация за причинённый моральный ущерб. Суммы, разумеется, были незначительными, но прожить было можно… Отцвели уж давно хризантемы в саду… Благодать-то какая! Ты и представить себе не в силах, Манюня, какой я сегодня комфортный и даже, сказал бы, распоясанный!
– Оно и видно, – согласился Чубчик. – Ну а что дальше-то было? – сгорал он нетерпением.
– А было то, что Монблан Аристархович по неосмотрительности своей попал под колёса автомобиля. В больнице он провалялся где-то около двух месяцев, а потом его и след простыл, на целых четыре с лишним года… Ніч яка місячна, зоряна, ясная… Где был, чем занимался, для меня лично до сих пор большая загадка, а тем более после всего увиденного и услышанного за последние два дня.
Начинало припекать. Путникам пришлось сначала замедлить шаг, потом они остановились немного передохнуть.
– Русь ты моя трубно-печная, – широко раскинув руки, вдруг воскликнул на все лёгкие Иван Абрамыч, – лапотно-самоварная, с полатями да лежанками, с завалинками и полисадниками, с наличниками резными, с пирогами, тараканами и клопами злющими. Именно такая, забубённая, ты мне и дорога.
Монолог оказался кратким, но содержательным. От нахлынувших чувств, от любви ко всему его окружающему Бабэльмандебского распирало во все стороны, и даже в высоту. Далее шли молча, омываемые солнечным душем, обволакиваемые зноем, пристально вглядываясь в даль, в надежде увидеть признаки хоть каких-нибудь строений.
Так они и шли, пока за спиной не послышался скрип колёс телеги. Сзади тащился воз с свежескошенным сеном. На верхах восседал древний дед, удерживая в руках вожжи. Лошадь, запряжённая в телегу, плелась как-нибудь, без излишней инициативы и энтузиазма, изредка понукиваемая и похлёстываемая вожжами по бокам. Рядом с кобылой резвился жеребёнок.
– Добрый день, отец! – поздоровался Бабэльмандебский, когда телега поравнялась с путниками.
– Добрый день вам, коль вы добрые люди! – откликнулся седок, останавливая воз.
– Далече ли до Зелёнкино будет?
– Да километров, почитай, пять пути, не мене. А вы сами-то откеда и куда путь держать изволите? – полюбопытствовал дед. – Никак к кому в гости?
– В гости, отец, в гости! Из города мы. К Фёкле Авдотьевне Загогульке.
– А-а!