На перекрестье дорог, на перепутье времен. Галина Тер-Микаэлян
она, – и я сразу его услышала. Я уже много ночей плохо сплю, потому что тревожусь. Он все мне рассказал, и я тоже рассказала, как приходил его отец. Мы решили бежать. Ибрагим поклялся обращаться со мной, как с сестрой, пока не примет нашу веру, и мы не обвенчаемся. Если ты, папа, отказываешься нам помочь, мы уйдем, тебе меня не удержать.
– Глупцы, – резко проговорил Багдасар, – вас заметят, едва вы выйдете из крепостных ворот, стражники направят Вали-агу по вашим следам.
Ибрагим и Сатеник переглянулись.
– Я знаю тайный ход, – нерешительно возразил юноша, – мы выберемся из Карса еще до того, как прокричит муэдзин и откроются ворота, а к полудню доберемся до Ани. В развалинах переждем до темноты.
– И далеко ли вы сможете уйти пешком? Вали-ага разошлет всадников во все стороны, спустя два часа вы окажетесь в его руках. Подумайте об этом.
Голос Багдасара был спокоен, словно говорил он не о побеге дочери из родного дома, а рассуждал о чем-то постороннем. Правота его слов была очевидна, и молодые люди растерянно молчали. Анаит не выдержала.
– Тебя никто не защитит, Сатеник! – воскликнула она. – Никто! По мусульманским законам ты будешь блудницей, а ты знаешь, как поступают с блудницами! Тебя забьют камнями и даже церковь не вступится за ту, что покрыла себя позором.
– Тише, – остановил жену Багдасар, но Сатеник, вспыхнув, тоже повысила голос:
– Позор не коснется меня, мама, я брошусь со скалы прежде, чем стражники дотронутся до меня своими грязными руками!
В дверях появились разбуженные их криками Нур и Гайк.
– Мама, что случилось? – испуганно протирая глаза, спросил мальчик.
Гнев Анаит немедленно обрушился на его голову.
– Уходи немедленно, чтобы глаза мои тебя не видели, будь ты проклят! – сама не понимая, что говорит, закричала она и разрыдалась.
– Подойди ко мне, Гайк, – мягко приказал Багдасар, перекрестил сына и благословил его, возложив руку ему на голову, – а теперь иди к себе, и да будет мир с тобой. Уходи и ты, Анаит, – велел он жене таким тоном, что она вздрогнула, – и да снизойдет покой в твою душу. Иди с Нур на кухню, пусть она напоит тебя чаем и успокоит, а мне нужно еще говорить с Ибрагимом и Сатеник. Садитесь, дети мои.
Анаит заколебалась было, но Нур, крепко взяв ее за руку, повела на кухню и усадила в старое кресло возле еще теплой с вечера печи. Плотно закрыв за собой дверь, она встала посреди кухни и, уперев руки в бока, сердито смотрела на ту, которая выросла на ее руках. Под взглядом старой служанки Анаит бессильно поникла.
– Не смотри на меня так, – тихо попросила она, – я уже сама не понимаю, что говорю, мне так страшно за Сатеник! Я всегда любила ее больше других детей, хотела ей счастья. Надеялась, она выйдет за богатого купца, будет жить в роскоши. Кто мог знать, что она влюблена в этого турка?
– Я знала, – коротко ответила Нур.
– Ты?! – Анаит