Либеральный архипелаг. Теория разнообразия и свободы. Чандран Кукатас
и преждевременный анализ закоснелой привычкой моего разума. В результате я… в самом начале своего путешествия оказался на мели с хорошо оснащенным судном, у которого имелся руль, но не было паруса; я не питал реального стремления к тем целям, к достижению которых был так тщательно подготовлен: я не находил удовольствия ни в добродетели, ни во всеобщем благе, ни в чем-либо ином»[131].
Ошибочно полагать, будто мы фундаментально заинтересованы в возможности оценивать свои цели; некоторые из нас действительно заинтересованы в том, чтобы в известных обстоятельствах быть способными к этому, но не более того. Тем не менее думать, что способность оценивать и пересматривать жизненные цели для нас более важна, чем стремление к самим этим целям, – еще большая ошибка. По-видимому, такого взгляда придерживается Кимлика, ссылаясь на идею Ролза о том, что способность пересматривать свои представления о благе более важна, чем способность претворять в жизнь уже имеющиеся представления. Кимлика делает здесь акцент на способности «гарантировать, что они [существующие представления о благе] достойны того, чтобы не отказываться от них» (MC82). Это кажется неправдоподобным по ряду причин. Во-первых, даже в самых благоприятных обстоятельствах очень трудно питать уверенность в том, что наши цели «достойны того, чтобы не отказываться от них», поскольку мы физически не в состоянии ознакомиться со всеми возможными альтернативами и не можем себе позволить проанализировать все те, которые нам известны. Порой мы просто не желаем о них знать[132]. В значительной степени так происходит из-за того, что мы не хотим тратить на принятие решений о том, как жить, то время, которое могли бы просто прожить.
Во-вторых, многие из наших занятий – включая наиболее излюбленные – не являются итогом тщательных размышлений и целей, поставленных нами перед самими собой. Они чаще порождены прихотью и капризами, а не размышлениями, произвольным, а не сознательным выбором, случайностью, а не намерениями.
В-третьих, придание слишком большого значения изучению своей жизни может быть деструктивно не только потому, что отнимает время на то, чтобы жить, но и потому, что само по себе бывает весьма обременительным. Оно не ведет к пересмотру целей, а порождает разочарование, недовольство, огорчение – и раздражительность в придачу. Вообще говоря, если мы оценим свою жизнь и останемся недовольными, то будем заинтересованы в возможности изменить свои цели, т. е. заняться решением других задач. Но из этого отнюдь не следует, что нам в первую очередь присущ фундаментальный интерес к возможности оценивать и пересматривать свои цели[133].
Однако, говоря это, мы вовсе не подразумеваем, что жизнь, не выбранная нами, хороша в силу самого этого факта; не хотим мы сказать и того, что принуждение или патернализм могут быть оправданы. Кимлика вполне справедливо указывает, цитируя Рональда Дворкина, что «жизнь не становится лучше, когда ею управляют
Mill (1957: 90). Милль завершает этот длинный абзац сетованием на то, что «я не находил в природе силы, способной заново начать формирование моего характера и создать в моем неисправимо аналитическом разуме свежие и приятные ассоциации с какими-либо объектами человеческих устремлений».
Очень немногие люди – даже либералы ролзовского толка – откроют свои двери мормонам, желающим ознакомить их со своими религиозными воззрениями.
«В дни Хо Хсю люди у себя дома не занимались ничем конкретным, а отправляясь на прогулку, не шли никуда конкретно. Раздобыв еды, они радовались, а набив животы, бродили без всякой цели. В ту пору природные богатства страны обеспечивали их существование. Затем Мудрецы научили их поклонам и преклонению колен во время церемоний в сопровождении музыки, тем самым упорядочив внешние формы общения, и соблазнили их гуманностью и справедливостью, чтобы подчинить себе их разум. Тогда люди начали трудиться и обрели вкус к познаниям и к борьбе друг с другом в стремлении к наживе, которой нет конца. Это была ошибка Мудрецов» (