Либеральный архипелаг. Теория разнообразия и свободы. Чандран Кукатас
во всех этих случаях за вариациями стоят не категориальные различия, а разница в степени, которая вполне совместима с предложенным нами узким описанием человеческой природы.
Во-вторых, многие типы поведения, которые с первого взгляда лучше всего объясняются ссылкой на культурные формы и различия в мотивации, на самом деле вполне объяснимы с помощью более простых допущений, касающихся личной рациональности и эгоистических интересов. Обратимся ли мы к институту дуэли в Европе XIX в. или к земледельческим практикам крестьян Юго-Восточной Азии, модели рационального выбора помогут нам не только объяснить устойчивость этих институтов, но и понять, почему они время от времени разрушаются[141]. Более того, после недолгих размышлений мы придем к выводу, что было бы удивительно, если бы дело обстояло иначе. Как бы сильно нас ни удивляли обычаи иностранцев, на самом деле поразительным является факт выбора и оценки ценностей. Мы не знаем народов, которые отличались бы от нас тем, что действовали немотивированно, не сопоставляли различные варианты, не шли на компромиссы и не имели бы никаких табу.
В-третьих, то обстоятельство, что в истории взаимодействия культур люди в достаточной мере понимали друг друга для того, чтобы торговать, переселяться в другие страны и вступать в браки с иностранцами, предполагает достаточное сходство всех народов. Что более важно, тот факт, что разные народы заимствовали друг у друга (и перерабатывали) философские идеи, свидетельствует о том, что описания человека могут быть универсально понятными. В XX в. наблюдалось колоссальное заимствование европейских идей азиатскими обществами от Китая до Пакистана. Когда «Теория справедливости» Ролза была переведена на китайский, она стала там не только источником для дальнейшего изучения Запада, но и послужила вдохновением для многих либертарианцев, стремившихся реформировать политическую структуру Китая. Англо-американский уклон в описании человеческой природы, якобы присущий этой книге, не стал препятствием для ее использования, из чего можно заключить, что подобная тенденциозность несущественна[142]. Из того факта, что выдвигаемая нами теория человеческой природы имеет либеральные корни, не следует, что ей присущ некий западный уклон; то «западное», что в ней содержится, на самом деле носит общечеловеческий характер.
Аналогичный ответ можно дать и на заявление о том, что наше истолкование человеческой природы применимо к мужчинам, но не к женщинам. Женщины, как и мужчины, мотивируются сочетанием интересов и привязанностей, точно так же находясь при этом в плену у своей совести. В той степени, в какой они вынуждены делать выбор между противоречащими друг другу целями, их поведение является рациональным и объяснимым. Из этого отнюдь не следует, что женщины ничем не отличаются от мужчин, однако не следует и никаких конкретных идей о том, чем именно они отличаются.
Этому утверждению на первый взгляд противоречит важный и влиятельный аргумент,
О дуэлях см.: Hardin (1995: 91–100). О крестьянских обществах см.: Popkin (1977); см. также: Scott (1977), где, несмотря на явную неприязнь автора к рациональному выбору и экономическому моделированию, поведение крестьян в значительной степени объясняется с точки зрения рационального (утилитарного) поведения.
Я благодарен Хе Баогану, чья работа о Ролзе и китайской демократии помогла мне осознать этот момент.