Табу и невинность. Александр Смоляр
очередной крупицы свободы требует от власти еще более усердных и высокопарных деклараций в пользу согласия и примирения.
Я бы, однако, склонялся к мнению, что, когда власти говорили после Декабря о необходимости национального согласия, подобные слова не были только циничной манипуляцией. Представляется – это всего лишь гипотеза, и я готов признать ее довольно рискованной, – что власти рассматривали свое покушение [на свободы] как своеобразный очередной этап «переговоров» с обществом и что их планы в момент приостановки [всякого функционирования] «Солидарности» не были до конца ясны [ей само́й]. Они уточнялись вместе с течением времени и все отчетливее вырисовывающейся расстановкой сил. Эту эволюцию можно было заметить в полу- или четвертьофициальных переговорах, которые велись по поводу условий возможного воскрешения «Солидарности».
Похоже, на постепенный отказ властей от идеи любого компромисса влиял целый ряд факторов. Относительный успех декабрьской операции, а затем и последующего повышения цен должен был укрепить их веру в репрессивные механизмы. Точно так же изменения, происходившие в правящем лагере уже перед Декабрем, но особенно после самого́ покушения на свободы, способствовали этой тенденции. Партию в ускоренном темпе покидали люди, которые связывали определенные надежды с национальным согласием. Тем самым все более и более укреплялся клан тех, кто верил, что танк решает проблемы надежнее и эффективнее, чем переговоры.
Изменение тона официальной прессы и официальных деклараций очевидно. Звучащее в них понятие национального согласия все чаще означает для общества необходимость смириться со свершившимися фактами. В качестве стороны такого соглашения выступают традиционные актеры официальной политической сцены: сама ПОРП, [ «крестьянская»] Объединенная народная партия (ОНП), Демократическая партия, сотрудничающие с властью католические группы. Общество с этой сцены исчезает. Да и лозунг о соглашении или согласии тоже все чаще уступает место лозунгу национального возрождения, который в меньшей степени стесняет и ограничивает власть, поскольку не предполагает плюрализма и существования двух сторон, взаимно признающих свои права.
Примем, однако, на минутку, что власти были бы готовы заключить с обществом договоренность о примирении. Какими могли бы тогда быть ее условия? Можно, думается, принять гипотезу, что власти не смирятся с «Солидарностью», как в некотором смысле тотальной организацией общества. Ведь «Солидарность» была не только профессиональным союзом, но еще и движением национального возрождения и освобождения, движением политической эмансипации и демократических требований о возврате утраченных свобод, а также всего прочего. Этот профсоюз охватывал почти все общественные и социальные слои, был отрицанием классовой или корпоративной организации, представлял собой организацию всего народа, общества, трудящихся.
Представляется