Масоны. Алексей Писемский
скопец и распространитель сей веры. Но я не токмо что и в расколе ныне не пребываю, а был я допреж того христовщик, по капитоновскому согласию, а скопцы же веры иной – селивановской, и я никогда не скопчествовал и прибегаю ныне к стопам вашего сиятельства, слезно прося приказать меня освидетельствовать и из заключения моего меня освободить».
– Зачем же собственно к вам сенатор прислал это прошение? – спросил Евгений, кончив читать.
– Чтобы я дал свое мнение, или заключение, – я уж не знаю, как это назвать; и к вам точно такой же запрос будет, – отвечал, усмехаясь, Крапчик.
– Нет, я на его запрос ничего не отвечу, – проговорил, с неудовольствием мотнув головой, архиерей, – я не подвластен господину сенатору; надо мной и всем моим ведомством может назначить ревизию только святейший правительствующий синод, но никак не правительствующий сенат.
– Стало быть, и я могу не отвечать! – воскликнул Крапчик.
– Нет, я не думаю, чтобы вы могли… Вы все-таки стоите в числе лиц, над которыми он производит ревизию.
– Но что ж я ему напишу, – вот это для меня всего затруднительней! – продолжал восклицать Крапчик.
– Напишите, что вы действительно содействовали преследованию секты хлыстов, так как она есть невежественная и вредная для народной нравственности, и что хлысты и скопцы едино суть, и скопчество только есть дальнейшее развитие хлыстовщины! – научил его владыко.
– Так я и напишу! – произнес Крапчик, уже вставая.
– Так и напишите! – повторил Евгений, тоже вставая.
Крапчик подал ему руку под благословение, а получив оное и поцеловав благословившую его десницу владыки, почтительно раскланялся и удалился.
IX
Деревня Сосунцы была последняя по почтовому тракту перед поворотом на проселок, ведущий к усадьбе Егора Егорыча – Кузьмищеву. В Сосунцах из числа двенадцати крестьянских дворов всего одна изба была побольше и поприглядней. Она принадлежала крестьянину Ивану Дорофееву, который во всем ближайшем околотке торговал мясом и рыбой, а поэтому жил довольно зажиточно. Раз, это уж было в конце поста, часу в седьмом вечера, в избе Ивана Дорофеева, как и в прочих избах, сумерничали. Сам Иван Дорофеев, мужик лет около сорока, курчавый и с умными глазами, в красной рубахе и в сильно смазанных дегтем сапогах, спал на лавке и первый услыхал своим привычным ухом, что кто-то подъехал к его дому и постучал в окно, должно быть, кнутовищем.
– Сейчас! Мигом! – отозвался Иван Дорофеев и в одной рубахе выскочил на улицу.
У ворот его стояла рогожная кибитка, заложенная парой – гусем.
– Иван Дорофеич, пусти, брат, погреться!.. – послышалось из кибитки.
– Батюшка, Сергей Николаич!.. Вот кого бог принес!.. – воскликнул Иван Дорофеев, узнав по голосу доктора Сверстова, который затем стал вылезать из кибитки и оказался в мерлушечьей шапке, бараньем тулупе и в валяных сапогах.
– Давненько, сударь, не жаловали в наши места, – говорил Иван Дорофеев, с удовольствием