Фантомный бес. Александр Кацура
того, там могут оказаться целые миры. По-своему даже бескрайние.
(Словно оправдывая этот поворот мысли, Брюсов позже изложит эти свои догадки стихами: «Быть может, эти электроны – миры, где пять материков, искусства, знанья, войны, троны и память сорока веков! Еще, быть может, каждый атом – Вселенная, где сто планет; там – все, что здесь, в объеме сжатом, но также то, чего здесь нет. Их меры малы, но все та же их бесконечность, как и здесь; там скорбь и страсть, как здесь, и даже – там та же мировая спесь. Их мудрецы, свой мир бескрайный, поставив центром бытия, спешат проникнуть в искры тайны и умствуют, как ныне я; А в миг, когда из разрушенья творятся токи новых сил, кричат, в мечтах самовнушенья, что Бог свой светоч загасил!»)
– Что ж, это дьявольски смело. Настолько, что действительно – хоть на дуэль вызывай. Это восхитительно, черт возьми. Вы поразительная женщина, Мария. Я таких еще не встречал.
– Ну, я-то здесь при чем? А вот Белый, словно соревнуясь с Брюсовым, этого мотива тоже коснулся. Он нам бормотал такие строки… Дайте вспомнить… Ну, допустим, так: там взрывы, полные игры, таят неведомые вихри… трам-там огромные миры в атомных силах не утихли… Представляете? Не утихли. Да и не хотят утихать.
– Мой бог, какая у вас память! – Уэллс смотрел на девушку почти с восхищением. – И какой английский. Мне тут делать нечего.
– Да, там, в глубине, целые миры. Представляете? Масса атома ничтожно мала, это понятно, но если ее помножить на квадрат скорости света, то… Подумайте, сколько там энергии? А если ее освободить… Вытащить… О!
– Освободить, да… Святый Боже, откуда вы это знаете?
– Формула Эйнштейна.
– Вы слыхали про Эйнштейна? – От изумления Уэллс перешел на свистящий шепот.
– Ну да. У нас пару раз выступал московский профессор Умов, физик. Как он зажигательно рассказывал о новейшей науке! Он и сам поразительный – вдохновенное лицо и ореол летящих волос. Девчонки сплошь в него влюбились.
– Физик? В Институте благородных девиц? Диковинная страна.
– К нам много интересных людей заглядывали. Даже Шаляпин однажды пел.
– Послушайте, Эйнштейн – это молодой парень. Ему лет тридцать. И вы уже о нем… Конечно, он гений, но…
– Ну, тридцать – это не мало. Это уже солидно.
– Почти старик, да? – Уэллс усмехнулся. – Впрочем, для вас, для вашей юности… А что же тогда обо мне говорить?
– Ну, мужчина в любом возрасте интересен. А что касается взрывов, то Белый так и сказал – атомная бомба. Сказал и вместе со стулом подпрыгнул! Ежели кому-то удастся ее сделать и взорвать – то сразу море погибших… Море огня и крови…
– Бомба? Атомная? – Уэллс нахмурился. – Море огня? Вы рассказываете ужасные вещи.
– А вы напишите про это роман, и ваши страхи испарятся.
– Роман?
– Англичане ведь сильны в технике. Какой-нибудь англичанин, талантливый малый, открывает путь к океану этой энергии. Что из этого получится?
– Трудно сказать. Когда Роджер Бэкон в тринадцатом веке взорвал свою первую горстку пороха, можно было думать, что люди немедленно