Фантомный бес. Александр Кацура
почему так жалко покидать нам этот театр, где свет и шум… Вот почему мы все цепляемся, цепляемся…
Небытие тоскует! Короткое выражение – это демонически смелый вызов глубокой идее нирваны, красивой, но холодной буддистской мечте о вечном блаженстве пустоты в пустоте. Поэт прикипел к этим тревожащим, пугающим образам, но одновременно боролся с ними всем своим жизнелюбивым темпераментом. В его понимании мир не может, не должен, не имеет право потерять звуки, цвета и запахи. Его стихи живо откликались на суматоху и многоцветье мира, а вот раскованная мысль его бежала впереди тогдашней науки, которая тоже не стояла на месте, она беспокойно металась и даже взрывалась революциями. И в беге этом открывала и новые пространства жизни, и леденящие душу пустые миры.
– И все же действие света и цвета освободительно, – произнес он еле слышно.
– Как вы сказали? – переспросил Горький. – Свет?
Блок не ответил.
– Вы сказали – действие света освободительно, – переспросил Горький. – Я правильно понял?
– Светлый сон, ты не обманешь, ляжешь в утренней росе, алой пылью тихо встанешь на закатной полосе… Знаете ли… Настоящий свет правдив… И во сне он не обманет. Если утром солнце встанет, нас от мглы освободив… Ну, и так далее… Истина свободы, Алексей Максимыч, – в летящих лучах. – Блок произнес это тихо, но с уверенной силой. – Разве не так?
– Дорогой Александр Александрович, – вдохновенно сказал Горький, глуховато нажимая на «о», – именно свет! Летящие лучи. Знаете, как все это совпадает? Я открываю большое дело. Вы ведь знаете, газету мою прикрыли, но я на это плюю. На этого Зиновьева, на этих кровавых идиотов. Свободно летящие лучи не обманут. Вот в чем штука.
– А я, между прочим, вашу «Новую жизнь» читал, – сказал Блок. – Достаточно регулярно. Это самая европейская газета у нас была. Умная, человечная, а главное, смелая, протестовала против цензуры, против убийств. Или, вот, скажем, нападала на мир в Бресте, презирала его. Да ведь мир был гадливый. Постыдный. И газета презирала его по делу. Разумеется, большевики негодовали. А вы чего хотели?
– Все! Про газету забыли. – Горький на секунду стал суровым, усы у него топорщились. Но еще через мгновение он снова стал мечтателем. – Просвещение – вот спасение и выход! Издательство. Большое. Умное. Скажем, «Книги мира». А можно – «Всемирная литература». Лучшие книги стран и народов. Сотни книг максимальными тиражами. Если мы не просветим народ, то кто? Для такого дела мне нужны люди. Немного, но настоящие. Скажите прямо – поможете?
Но Блок снова словно бы ушел в себя.
Горький уже потерял терпение, когда поэт проснулся.
– Дорогой Алексей Максимович, я непременно помогу вам. Непременно. Душа моя и тело мое в вашем распоряжении.
– Несказанно рад, – сказал Горький и чуть не прослезился.
Они подходили к дому Горького, когда навстречу им попался высокий, большеносый человек с веселым лицом. Он почтительно