Фантомный бес. Александр Кацура
Поэтом больше, поэтом меньше. Да и вообще – складывать вирши – разве это дело? На фоне мировой революции? Не приставайте с пустяками.
В те же дни смертельно заболел Блок. Врачи сказали, что его надо срочно вывезти… Хотя бы в Финляндию. Там его могут спасти. Но питерские власти (читай – Зиновьев) разрешения на выезд не дали.
Горький помчался в Москву.
– Блока надо спасать! Срочно!
– Этого поэта? – прищурился кремлевский вождь. – Вы говорите, знаменит? То-то и плохо, друг мой. Он скажет там о нас гадости. Почти наверняка.
– А вы бы не делали гадости, вам же было бы легче. По крайней мере, на Страшном суде.
Этих слов Ленин словно бы не услышал.
– И к нему там прислушаются. Нет, выпустить его мы не можем.
– Как вам не стыдно? – закричал Горький. – Великий поэт умирает! А вы… вы… это низко… нестерпимо пошло… – Он не находил слов.
– Не горячитесь, батенька, – примиряюще сказал Ленин. – Ну хорошо, я поставлю этот вопрос на политбюро. Как они решат, так и поступим.
– Бюро! – гневно сказал Горький. – Бюрократы чертовы!
Разрешение на выезд Блока в Финляндию пришло. В день смерти поэта.
Горький вспомнил свой последний разговор с Лениным. Он пытался втолковать ему, что образованных и совестливых людей надо беречь. Что их немного осталось. Что интеллигенты – это соль земли.
– Интеллигенты? – Ленин перешел почти на визг. – От этих ваших интеллигентов у меня пуля вот здесь, вот здесь! – И Ленин принялся тыкать себя в шею пальцем. – Не говорите мне больше об интеллигенции, это не соль, это говно нации.
Горький смотрел на него с тяжелым недоумением.
– Знаете что, Алексей Максимыч, – прикрикнул Ленин почти фальцетом. – Не путайтесь под ногами! – И вдруг перешел на мягкий, почти дружелюбный тон: – Вы устали, я вижу. Вам нужно поправить здоровье. Нервы подлечить. Поезжайте-ка лучше за границу. Честно слово. Так будет лучше для всех.
– И уеду! – мрачно сказал Горький.
Часть третья
Петроград и Вселенная.
1921—1922
Когда сэр Артур Эддингтон шутил насчет того, найдется ли на всем белом свете человек, который, помимо Эйнштейна и Эддингтона, истинно понимает Общую теорию относительности, он не мог знать, что такой человек доподлинно есть и что он не просто понимает эту зубодробительную теорию, но делает это лучше него, сэра Артура. Более того, он погрузился в нее куда глубже, нежели сам ее творец Альберт Эйнштейн. И совершил при этом невероятное открытие! Еще больше бы Эддингтон удивился, если бы ему сказали, что человек этот живет и мыслит не в каком-нибудь благословенном научном центре, тихом и сытом, а в холодном, голодном, разрушенном революциями и переворотами Петрограде, где по улицам ходят исхудавшие, осунувшиеся люди, где никого не удивляют павшие от голода лошади, где если и остались ученые, то только благодаря тому, что им по карточкам