Кукурузный Человек. Анатолий Люсин
краской, запертый там, в квартире с выдавленными глазами, в полной отстраненности от реальности Нового Мира; проводя часами, стоя голый у зеркала, ковыряя зубочисткой свои окровавленные десна; рассматривая электрическую лампочку… мыл руки и лицо уксусной ваксой, ел английский ванильный мусс и «серфил» инстаграм Исландской полиции, в пантеизме своих страхов, отрекшись ото всех кнопок мира, не нажимая на них, сидя в песочной кабинке лифта, «вмазанный эйчем», ожидая пока темнокожий лифтер, родом из Кабо-Верде, сам со всем распорядиться… Я бегал и пел, цензурированные Великим аятоллой П.Государства «404», стихи персидских поэтов, продавая военные ковры народа белуджи на блошиных рынках Лондона; я ел грубо порезанное тело оранжевого праха спелой тыквы, прямо с ножа, и читал Маяковского, сидя на рваном полу, на куске индейского сирсакера, по-турецки скрестив ноги… Вместе с переехавшей ко мне, в конце неравномерно теплого октября, своей совсем еще юной любовницей Руфь …
Я излучал ее, когда ей было шестнадцать, поэтический возраст её первой непорочной любви, вознесшийся оловянной спермой моего искупления к мелиссовому сиропу купольных облаков Тадж-Махала, у нее на лице.
Наше тайное место первого знакомства – глухое провинциальное место под названием: Шиффланж – талая деревушка на северо-востоке Люксембурга (её родители рискнули бежать в Западную Европу от неизбежной войны в Боснии, когда, грязные сапоги американских конкистадоров – уже: давили сапогами незваных джаиров, черепа сербских детей)… она ходила босиком, перебирая хрустальными ногами зимнюю грязь бесчестных заплесневелых улиц, и часами смотрела на небо, раскаленное обнаженностью зеркального иртидада, выкрикивая в пустоту, разговаривая с кем-то невидимым: «Абу! Абу! Пророк Магомед – это миф, Абу!!» … Я купил ей порцию розового чая с кардамоном, для того, чтобы согреть ее простывшие на безучастном холоде вены, в кабульском ресторане на окраине города, на берегу реки Айш, внутри которого, липко пахло гашишем и финиками, где, давно поработившие покорную vestibulum vaginae толерантной шлюхи Европы, приезжие из Тегерана – хмурые мускулистые моджахеды, тюркского происхождения, в военной форме, в маленьких аккуратных чалмах на голове, повязанных поверх красных тюбетеек, похотливо облизывались на полыхающее сексуальным распятием рано повзрослевшее тело своей «мусульманской сестры» … Я безжалостно обжигал свой истощенный голодом пищевод, смесью из солодового и зернового виски «Пропер твелв», с приятными молочными оттенками ванили и меда, принесенного предусмотрительно с собой, смешанным с кодеином, пока Руфь, испуганно глотала безалкогольные пары зеленого чая, держа во рту кусок леденцового сахара, отблагодарив меня позже, за доверенную ей любезность, отталкивающим актом неумелого (детского) минета, в опустевшем холодной зимой парке, под исхудавшими кронами скелетообразных деревьев Эо Росса, и гвианской багассы …
Ты моя confectum – Руфь …
Она