Партизаны Третьей мировой. Алексей Колентьев
в нем пистолетом, водила посмотрел на меня красными от недосыпа и рыданий мутными глазами. Непривычно видеть, когда крепкий на вид хитрован, явно не дурак выпить, становится вдруг размазней. Но сейчас нужен каждый боец и нет среди них негодных, поэтому я просто сидел и ждал, готовый уговаривать и умолять его встать и идти вперед.
– Вы ушли, – начал свой рассказ Варенуха, – а этот стал пропаганду разводить: мол, войска наши уже почти разбитые повсеместно, а народ – кого не потравили газом и не раскатали бомбами – по дорогам скитается.
– Это война, брат. Сначала они нас, потом мы их. Так всегда бывает.
– Нет! – Водила покрутил рукой с пистолетом у своего лица. – Он еще сказал, что они еду и одежду на колонны беженские сбрасывают. Нарочно вирусами всякими зараженные сбрасывают на людей! Антон, это же просто беженцы, люди перемрут и никого не останется! Совсем никого не будет. А если мои ту еду подберут? Если они уже мертвые все?!.
Понимая, что истерика сейчас новой волной пойдет на приступ остатков здравого смысла Варенухи, я решил действовать быстро. Еще не поняв смысла только что услышанного, я выбил пистолет из трясущихся рук. Ствол брякнулся на дно траншеи, мимоходом я отметил, что водила даже снял его с предохранителя – стреляться решил вполне серьезно. Но водила уже не обращал внимания на оружие, его охватили апатия и безразличие. Сложив руки на коленях и опустив голову, он все повторял и повторял:
– Господи, почему ты допустил, почему оставил меня? Почему допустил…
Михась тоже был потрясен, но про самоубийство вроде пока не думал. Стянув с себя костюм, он сидел на земле рядом с трупом поляка и жадно курил. Я поднялся, встал чуть в стороне от машины, вынул пистолет и выстрелил в воздух. Артельщики вздрогнули, оба повели себя именно так, как я и рассчитывал: Михась залег, перекатом уйдя под днище джипа, а Варенуха, перестав рыдать, нырнул в траншею, куда уронил пистолет. Если бы хоть один из них замер на месте или поднял руки, я непременно бы сказал такому «до свидания». Апатия – самый страшный враг солдата, кто поддался ей, уже обречен. А нам предстояло много, очень много сделать.
– Мужики, погоревали и хватит, – я сказал это громко, чтобы окончательно привести товарищей в чувство. – Скоро пиндосы опомнятся и пришлют сюда разведку. Или нагрянут большими силами. Нужно пошуровать на базе в ангарах с трофеями и быстро сматываться отсюда. Понимаю, вы устали… Очень устали и хотите есть, спать и домой. Но так вышло, что дома у нас теперь сидят вот такие, как этот кладоискатель, и их сначала нужно выгнать. Пошли вперед, мужики. Так вышло, что кроме нас уже некому…
Спустя полчаса наш небольшой отряд уже пылил по дороге, ведущей к разгромленному аутпосту. Впереди шел Варенуха, сжимая в руках вверенный ему карабин, следом шагал Михась, щуря хитрые цыганские глаза на высоко стоящее в зените июльское солнце, положив обе руки на ствол карабина, висевшего на шее. Я в пяти метрах позади всех, ощупывая взглядом окрестности и соображая, куда нам податься.