Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии. Елена Соломински
вспыльчивого, дурно обращался с работниками. Его дядя и один из братьев за дурное поведение были сосланы по приговорам в Сибирь. «Туда и ему дорога!» – говорили жители про него.
Так как время было жаркое и труп успел сильно разложиться, я пригласил не уездного врача из Самары, а временно исполнявшего тогда обязанности земского врача Владимира Дмитриевича Орлова, впоследствии профессора Киевского университета по гигиене274.Кормяков был признан своими братьями по особой примете: у него кисть была выворочена наружу, что оказалось и у трупа. Врач Орлов пришел к заключению, что хотя из-за сильного разложения тела трудно узнать личность убитого, по имеющемуся в полости живота разрезу можно полагать, что этот разрез мог быть произведен найденной у Базыкина шашкой, которую, однако, надлежит послать во врачебное отделение для исследования имеющихся на ней пятен.
Базыкин о яме и шашке дал такое объяснение: яма была вырыта для хранения летом провизии, шашка давно валяется в чулане, чуть ли не десять лет, привезена она была кем-то из родственников-солдат. На Кормякова хотя он, Базыкин, хотя и кричал, но не был «в сердцах»; куда делся Яшка, не знает. Он сам участвовал в поисках последнего, но не был в той группе, которая искала в поле и в сухих колодцах; он искал в лесу.
Целую неделю я возился с этим делом. С одной стороны, все улики как будто были налицо, а с другой – чувствовалась невиновность Базыкина. Разрез полости живота, покрытая ржавчиной шашка тоже внушали сомнение. Я распорядился перевести Базыкина в село Липовку, где и решил остаться до окончательного выяснения дела.
Оправдалась поговорка «Бог устами младенцев глаголет». На въезжей в Липовке дежурил вместо отца, помню, сотского Соврова, его четырнадцатилетний шустрый мальчуган – Ванюша. Базыкин содержался при волостном правлении недалеко от въезжей. Вечерами я посылал узнавать, что делает Базыкин, и получал один и тот же ответ:
– Стоит на коленях и молится Богу.
Как-то раз, перед вечером, на дворе лил дождь словно из ведра, и я, лежа на кровати, стал беседовать с Ванюшей:
– Что, – я говорю, – по-твоему, Базыкин убил Яшу Кормякова?
– Не знаю, – говорит, – барин.
– Ну, – говорю, – сходи в последний раз, посмотри, что делает Базыкин.
Он вернулся:
– Всё, – говорит, – молится.
А затем:
– Ну и грязь, утопленника и то в пору закопать куда-нибудь.
– А что тогда будет? – спрашиваю я.
– Вестимо, – отвечает, – на чьей земле зарыт утопленник, там и засуха и неурожай. Спроси у попа.
Нервы у меня были так напряжены, что этот ничтожный разговор навел меня на мысль о том, что тело может быть не Кормякова, а какого-нибудь самоубийцы, и, так как к обвинению Базыкина больше данных нельзя было добыть, я решил избрать другой путь.
Немедленно послал за волостным старшиной и писарем и поручил им доставить сведения, какие несчастные случаи смерти или самоубийства