Паутина. Александр Амфитеатров
смѣясь, повернулся онъ къ Ивану, поднялся на локтѣ, a въ глазахъ его мерцали нехорошіе огни, и на скулахъ загорѣлся румянецъ.
– Ты пойми, – сквозь неестественный сухой смѣхъ говорилъ онъ, – вѣдь я не то, чтобы… вѣдь и мнѣ жаль розы… И тогда вотъ, какъ я тебѣ сказалъ, жаль было, и теперь жаль… И лепестки подъ слезинками росы цѣню, и ароматъ, который даже жабу одурманилъ… все… Но только мнѣ всегда ужасно было – и сейчасъ вотъ досадно – на эту противную дѣвчонку, которая такъ преждевременно отшвырнула жабу отъ розы концомъ башмака…
– Если-бы она не отшвырнула, жаба слопала бы розу, – глубокомысленно замѣтилъ Иванъ.
Модестъ возразилъ съ тѣмъ же двусмысленнымъ, больнымъ смѣхомъ:
– Ну, ужъ и слопала бы… Авось, не всю… Можетъ быть, такъ только… на пробу… лепестокъ бы, другой укусила?..
Изъ корридора послышались голоса. Вошли Симеонъ и Вендль. Симеонъ, оживленный хорошими дѣловыми новостями, былъ въ духѣ, – вошелъ сильный, широкоплечій, стройный, съ гордо поднятой головой. Вендль ковылялъ за нимъ потихоньку, – странная, сказочная фигура добраго черта, наряднаго и изысканнаго, въ грустномъ, но притягивающемъ уродствѣ своемъ. При видѣ братьевъ, выраженіе лица Симеонова изъ побѣднаго смѣнилось въ саркастическое, однако еще не злое. Ужъ очень онъ былъ въ духѣ.
– Лежишь? – сатирически обратился онъ къ Модесту, оскаливая въ черной рамѣ усовъ и бороды зубные серпы свои. Тотъ взглянулъ въ пространство вверхъ и равнодушно отвѣтилъ:
– Лежу.
– Сидишь? – повернулся Симеонъ къ Ивану. Тотъ поежился и промямлилъ:
– Сижу.
Симеонъ тихо засмѣялся.
– Полюбуйся, Вендль: хороши душки? Этакъ вотъ они y меня съ утра до вечера. Одинъ, по диванамъ валяясь, нажилъ пролежни на бокахъ. Другой, ему внимая, какъ оракулу, по стулу въ сутки насквозь просиживаетъ. Если-бы не курили, такъ и за людей почесть нельзя. Хоть бы вы въ пикетъ, что-ли, играли или бильбоке завели.
– Купи, будемъ играть, – угрюмо возразилъ Иванъ.
– Коттаббосъ лучше. Купи греческій коттаббосъ! – холодно посовѣтовалъ Модестъ.
– Хотите сигаръ, ребята? – поспѣшилъ ласково вмѣшаться Вендль, видя, что правую щеку Симеона передернуло, и, значить, онъ, того и гляди, сейчасъ разразится филиппикой.
– Давай, – оживился Модестъ. – Я тебя люблю, Вендль. Ты дешевле полтинника не куришь.
– Подымай выше. По рублю штучка. Вчера сотню кліентъ подарилъ.
– Не давай, – сказалъ Симеонъ.
– Отчего? Мнѣ не жаль.
Симеонъ язвительно оскалился.
– Да вѣдь нищимъ на улицѣ ты по рублю не подаешь?
– Подавалъ бы, – добродушно извинился Вендль, – да рубли не самъ фабрикую, a казенныхъ не напасешься.
– Такъ и не дари лежебокамъ рублевыхъ сигаръ.
– Сравнилъ! – засмѣялся сконфуженный Вендль.
Но Симеонъ не смѣялся, a смотрѣлъ на братьевъ съ угрюмымъ высокомѣрнымъ презрѣніемъ и говорилъ:
– Право обращать рубль серебра въ дымъ