Ивница. Федор Сухов
оно понимало, что я навсегда покидаю свое уже выстуженное убежище, понимала кошачья душа, что я могу легко оставить ее без приюта, без пригрева. А она и не обижалась на меня, но заранее знала, как тяжело ей будет без моего тепла, поэтому ласково терлась о мои еще не растоптанные валенки. Взял я своего кота на руки и, расстегнув крючок шинели, затолкал за пазуху. Представляю, что бы сказал капитан Банюк, наверное, сказал бы: «Ты что, воевать приехал или играть в кошки-мышки?..»
Взвалив на плечи мерцающие инеем длинноствольные ружья, взвод покидал обжитые, синеющие вылопаченным снегом оборонительные позиции. Уже начинало светать, но на переднем крае со стороны немцев все еще кланялись, зеленовато рассыпаясь, осветительные ракеты. Почему-то не думалось, что немцы могут заметить наш уход, поэтому в лес вошли без какой-либо предосторожности. Впрочем, как устоялся снег, нас не донимали ни артиллерийские, ни минометные налеты, даже отдельные выстрелы, и те слышались редко и воспринимались они как некое напоминание о том, что мы все же находимся на фронте, что война не кончилась, что мы не зря сидим по своим окопчикам.
Во глубине леса, сонно позевывающего покинутыми штабными блиндажами, мы погрузились в памятные нам еще с Курдюма, в наши отечественные, не очень-то приспособленные к фронтовым завьюженным дорогам грузовики. Они сине и резко воняли перегорающим бензином, чихали, булькали разогретой в радиаторах водой. Вскоре была подана команда и мы двинулись навстречь пунцово сквозящей сквозь задымленные деревья, недвижимо багрянеющей заре.
Зимняя заря, она всегда пугает своей зловещей насупленностью, от нее обычно отворачиваются, боятся ее обжигающего дыхания, но на этот раз обхватившая полнеба заря не была такой угрожающей, на нее можно было смотреть, не прячась в приподнятый воротник шинели, хоть она и кололась задиристым утренним морозцем, пощипывала не прикрытые подшлемником щеки. Я смотрел, вернее, всматривался в лицо припавшей на кабину недвижимо багрянеющей зари и видел ее такой, какой видел над пряслом отцовского замятюженного огорода. Та же малахитовая озерная прозелень, тот же стынущий сок рябиновых, не склеванных воробьями ягод. А когда стало подниматься незрячее, как бы в колодезь опущенное солнце, прозелень остались только на кабине да на бортах взвизгивающего колесами грузовика.
Не заметили, как выкатились из лесного, еще нетронутого восходящим солнцем урочища. Пошли степные, обвытые голодными ветрами роспади. А по роспадям – давно я их не видел – хатенки обездоленных войною воронежских сел и деревень. Потом стали попадаться укутанные в заношенные вязаные платки пожилые и молодые женщины, и все с деревянными вскинутыми на плечи лопатами. Стало ясно, кому мы обязаны широко расчищенной, устремленной на восходящее солнце дорогой.
– Бабыньки! – крикнул, помахивая варежкой, покачнувшийся на своем деревянном сиденье старший сержант Ковалев. – Как вы, бабыньки, без мужиков-то обходитесь?
На мои ватные стеганые колени упал комок рассыпчатого снега – бабыньки не оставили без