Дурочкины лоскутки. Старые и новые житийные страницы. Татьяна Батурина
кричу так, как будто мне надо переосилить сразу все: и усмешку водителя, лениво отразившуюся в зеркале кабины, и недоуменно-безразличные лица пассажиров, и ставшую вдруг нестерпимо громкой «попсу», от которой глохнет белый свет. И главное – свою усталость, свою болезнь, свою одинокость.
«Маршрутка» резко тормозит, водитель, не оборачиваясь, тихо и как-то угрозно спрашивает:
– Чего надо?
– Вернитесь, заберите человека!
– Я сам знаю, что мне делать.
– Не имеете права! Он ведь старик…
– Выметайся.
Все молчат, но я и не надеюсь на поддержку, наученно понимая житейскую справедливость этого молчания: надо ехать, а тут – баба ненормальная… ишь, умная, очки нацепила… таким на дорогом такси надо ездить… и нечего водителя расстраивать, еще опрокинет машину…
Выметаюсь из «маршрутки» – она тут же срывается с места, мчит вдаль – и остаюсь одна. Одна – потому что не знаю, найду ли старика. Наверняка его уже нет на том повороте, наверняка уехал. И все-таки возвращаюсь – сама не знаю зачем.
Издалека вижу, как старик, неуклюже согнувшись, забирается в другую «маршрутку», дверца захлопывается. Знаю: мне стоит только поднять руку, и я буду не одна, я тоже поеду.
Но номер на ветровом стекле незнакомый. Выходит, старик просто ошибся? Когда же: в первый раз или теперь? Да что это со мной? История-то пустяковая. Надо ехать.
И еду. Иной раз, забывшись, слежу из окошка за прохожими, будто выглядываю среди них кого-то очень и очень мне нужного. Ну, не старика же… Тогда кого? Догадываюсь, конечно, и от этой догадки хочется плакать. Да и внутреннее зрение иной раз подтверждает удивительное: на дорожном повороте стоит мой отец в старомодном чесучовом костюме, в соломенной шляпе, и машет мне вслед, не пытаясь задержать, остановить, окликнуть. Знает: мне очень нужно ехать, чтобы продолжить движение к Вечному Дому.
Самые важные истины открываются в этой долгой-предолгой дороге – сердечные, нечаянно-великие. С годами особенно внимательно вглядываюсь-вслушиваюсь в движение жизни, сравниваю новое время с пережитым, и от этого сравнения иной раз бывает душе радостно, а когда и досадно. Хотя умом и понимаю: нельзя жить прошлым. Но при чем ум… Самое главное, самое родное согревается в сердце, и оттого оно сладко, непреходяще болит. Поэтесса Лиза Иванникова однажды придумала прекрасную строку: «Я родину по боли узнаю». Не умом сочинила – сердцем.
У всех ведь так – сердечно, не иначе – судьба сочиняется. И у этого старика, только что вошедшего в троллейбус и оглядывающегося в поисках свободного сиденья. Но людей много, и старик стоит, держась обеими руками за придверные поручни. Ему тяжело, но что делать… надо терпеть… Наконец, на очередной остановке статно сидящая в первом ряду краса-девица выпархивает из троллейбуса, и старик усаживается на ее место, утирает лицо огромным клетчатым платком: жарко! Но все же полегче, чем нам, стоячим пассажирам, теснящимся в душной троллейбусной