Апельсиновое солнце. Кирилл Гайворонский
>
«Переступив границу зрелых лет
Я в тёмный лес забрёл и заблудился
И понял, что назад дороги нет…
Где взять слова, которыми б решился
Я этот лес угрюмый описать,
Где ум померк и только ужас длился:
Так даже смерть не может испугать…
В глухом краю, зловещей тьмой одетом,
Чего угодно мог я ожидать».1
– О, один из заблудших, тот, кто решился идти дальше! Зрей меня! Я десять лет прожил в своей пещере, глядя на солнце беспрестанно. Но не ослеп. Я наполнен истиной, какой располагает Высокая в небе. И готов с тобою поделиться бескорыстно. Но смогу лишь в том порядке, в каком всё можно объяснить. Иди за мной чрез реки, чрез озёра, чрез тундру, чрез тропики, по святым захоронениям и чрез пропасти.
Я последовал за ним. А он оплывал в своих красных платьях меж берёз. Он походил на магнит, что отталкивается от другого магнита. В темноте было видно, как между собой играются два цвета – красный и белый. Он будто танцевал, танцевал чуть неумелый, но искренний танец. Я смотрел на него, не отрывая взгляда, всё спотыкаясь о поросшую, переплетённую траву.
Я шёл за ним минуты две, и тут из ниоткуда появилась материя, шар, большое, но не огромное светило, но не мерзко для глаза. Издалека она казалась прозрачной. Красный, всё ещё танцуя, двигался к ней. И, подойдя ближе, в материи стала вырисовываться живая картина. А именно: чьё-то помещичье имение. И оно, я заметил, походит на дом Льва Николаевича Толстого.
Красный, не вымолвив ни слова, кинулся в этот шар и там пропал. И я, изрядно робея, на первый раз лишь сунул ногу. Конечностью почувствовал тепло. Будто опустил ногу в ванночку с тёплой водой. Потом я просунул руку. Впрочем, наполовину я согрелся. И, стоя впритык к этому нечто, отчётливо видел толстовский дом. И вот, минув секунду, врываюсь в другое пространство, другое время. Всё другое, но наше. И стоило мне лишь пожалеть о моём опрометчивом решении, как из главного входа поместья, экстравагантно открыв двери, вышел Зигмунд Фрейд. Седовласый старичок вместо привычной сигары в руках вертел спелый апельсин. Он глянул на меня из своих морщинистых гляделок и махнул мне рукой. Я немедля к нему подошёл, по пути оглядываясь в поисках «красноодёжника». Доктор смачно кусанул фрукт, и по его бороде стал стекать сок, окрашивая седину в жёлтый.
– Ты здесь… с каких это пор бродишь? – он жевал кусок апельсина.
– Я шёл… За таким человеком, знаете, в красной одежде, похож на монаха, с длинной седой бородой до груди, такой европеоидной внешности, с почти лысой башкой. Я за ним шёл, шёл, и вот он тут где-то… пропал. Не видели?
– Нет. Право, я не видел его порядка четырёх лет. Склонен верить в то, что он уже давно захоронен на одном из кладбищ.
– Ну вы верьте, я не против, да вот только я за ним шёл, а он пропал, и где-то здесь.
– Не стоит кичиться вашим остроумием. Слушайте, вы не переживайте, явится ваш монах, а пока зайдите к нам, граф Толстой как-раз устроил приём, думаю вы будете не против.
Я не стал пререкаться и также робко зашёл в дом. Внутри всё пестрило роскошью, и казалось, что и не графское имение, а скорее царское. И пространство казалось шире и выше, нежели снаружи. Зигмунд кинул мне под ноги кусанный апельсин и захлопнул входную дверь. В холле прошлось протяжное эхо. Я взял фрукт в руку, стал его оглядывать. На одном из волокон виднелась капля крови. Есть его не стал.
По закруглённой лестнице, в чёрном вечернем платье, медленно, рассчитывая каждый шаг, спускалась Мерлин Монро. Она курила сигарету из длинного мундштука. Она игриво выдувала дым, складывая губы в трубочку. И кокетливо смотрела на апельсин в моих руках. А когда она случайно попадала взглядом на меня, её глаза охладевали, а игривая улыбочка почти сплывала, оставляя нечто кривое.
Она спустилась ко мне, взяла меня за пустую руку и потянула к лестнице. Мы поднялись на второй этаж. Вошли в помещение, где стоял большой, продолговатый стол. Посередине него стоял христианский крест, на нём распята пятиконечная, жёлтая звезда, её разделяла некая деревянная перегородка. За столом сидели различные персоны. Был Маяковский с немецкой овчаркой, Ильич Ленин и Иосиф Сталин. Мерлин куда-то ушла, и так быстро и демонстративно. Все товарищи сидели по одну сторону перегородки, по другую сторону сидели работные крестьяне, крепостные, они без устали ели большого лобстера. Пёс гавкнул при виде меня, Сталин ради меня приподнял трубку, Ленин глянул холодным взглядом, а Маяковский крикнул – «Наш!»
– Ну… здравствуй товарищ, собсна… прошу к нам, – промямлил Ленин.
Я отдал честь вождю. И он вскочил со стула, заплакал, громко хныча, и убрался за перегородку к крестьянам, и начал с ними разделывать большого красного лобстера на куски.
– Ну и иди туда! Всё равно тебе скоро помирать. Да и мне тоже. Ух, пёс смердящий! Вот так бы оно и было, да дедулька? – кричал Сталин с ярким грузинским акцентом, а потом поворотил голову ко мне и стал потише говорить, –
Отрывок из «Божественной Комедии» Данте.