Индульгенции. Иван Солнцев
тебе нашел отличного варенья – клубничного, сестра моя варила. Завтра принесу. Сегодня уже поздно как-то.
– Спасибо. Спасибо Вам.
– Тебе помочь дойти?
– Нет, я просто… – закрываю лицо руками, – Я дойду. Сейчас, только посижу.
– Что врачи говорят?
– Врачи? – я смотрю на него, пытаясь изобразить удивление.
– Да ты не нервничай только, да не плачь. Все наладится. – Бормочет он, поглаживая мою руку. – У меня-то ведь жена моя, Люба, три года назад от этого скончалась.
Я смотрю на него впритык, стараясь не разрыдаться вконец.
– Как вы это пережили? Я не знала…
– Да, многие не знают. Она же у меня не суперзвезда была, ей всем миром никто не скидывался, – облизывает дрожащие губы. – Хотя, пела она здорово. Она моя звезда была. А ты знаешь – я все это время живу, как в тумане. Думал – ну, месяц – и пройдет, ну год – и пройдет. А до сих пор так. Не знаю, как жить, да и все.
Так вот почему он такой странный и нелюдимый. И вот почему он каждый раз заговариает со мной, хотя в городе давно стало принято не обращать внимания на тех, кто живет в десяти метрах от тебя, на одной лестничной площадке. Я вспомнила, как увидела его впервые. Когда-то он меня уже успокаивал. Когда я впервые пришла с документами из больницы – прямо так доехала до дома, не вынимая их из рук, – он увидел меня плачущей навзрыд на лестнице и долго говорил, какая я красивая, и что все у меня будет хорошо. И я забыла его. А он все понял уже тогда.
– Давай пойдем домой. Отдохнешь, поспишь – и завтра будет лучше.
Он помогает мне встать, доводит до двери и помогает зайти. Я еле слышно благодарю его, и он смущенно уходит, а я снова забываю спросить, как его зовут.
Вот и наступила для меня жизнь в тумане. Только я потеряла не кого-то близкого, с кем жила душа в душу, а себя саму. Надежду на себя. Мы все делаем вид, что смирились и поняли, но в действительности, детская сущность внутри нас кричит каждый день, что все это неправда, и что завтра все должно вернуться туда, где мы молоды и здоровы. И черта с два это происходит.
I never knew that my life could be this way…
Звучит музыка из включенного мной машинально проигрывателя. Я стараюсь держать музыку включенной по вечерам, чтобы жизни в квартире было больше. Но сейчас в квартире – стойкий запах воска. Наверное, это свечи для релаксации, которыми я пыталась наполнить атмосферу. Мертвенный церковный запах. Мне так кажется. После похода в церковь мне все, что хоть как-то с ней связано, кажется таким. Сейчас сильнее всего на меня давит понимание того, что уже все, уже предел, уже отсекаются концы. И что я зачем-то попыталась сохранить хотя бы один, и кому-то стало от этого больно. Это несправедливо. Но за это проявление эгоизма я уже получила наказание по всей строгости и черта с два я позволю кому-то еще мне на это указывать.
А ведь никому и не нужно. Я ведь скоро больше никому буду не нужна. Друзья, с которыми я теряю контакт, потеряют меня, как спичку в лесном походе, где у всех зажигалки. Нечто невесомое, почти бесполезное, легко заменяемое на новое. Я просто