Второе пришествие. Владимир Моисеевич Гурвич
недоброжелательством его встретят определенные круги. При других обстоятельствах ему, может быть, было бы это глубоко безразлично, если бы он сам не вышел из той же среды. Ведь по сути дела предстояло бросить вызов отцу, которого он любил и уважал. Они подолгу беседовали с Варфоломеевым, иногда их разговоры заканчивались за полночь, когда во всем здании института не оставалось ни души. Они закрывали входную дверь, и некоторое время еще продолжали разговаривать, уже шагая по ночному городу. Один раз на них даже напали хулиганы, хотели обчистить. Но этим бравым ребятам тогда жутко не повезло, ни у Введенского, ни у Варфоломеева денег почти не оказалось. Пришлось довольствоваться крайне слабой добычей, и разочарованными отправиться дальше на поиске новых жертв.
Но что-то теперь будет? Конечно, Бурцев по своему прав, ситуация в стране хуже некуда. Власть совсем оборзела, давит со всех сторон и при этом ворует безбожно. Почти настоящая диктатура. И церковь ведет себя не лучшим образом, тесно сотрудничает с режимом, который прикармливает ее с руки. Это и мерзко, и противно. Но такое в России происходит далеко не впервые, здесь почти никогда не существовало независимого гражданского общества. Склонность к подчинению, рабству просто фатальная. Почти никто не желает быть свободным. Вернее, желают, но таких ничтожное меньшинство, которое никак не влияет на общее положение. И как бы Дмитрий не пыжился, сдвинуть с места этот камень у него не получится. Уж больно он тяжел. И уж подобными выступлениями его не уничтожить.
Секретарша пригласила Введенского в кабинет директора, едва он появился в приемной. Но при этом успела испуганно взглянуть на него, словно это был не сотрудник, а ворвавшийся сюда с большой дороги бандит.
Варфоломеев сидел за столом. Обычно, когда Введенский входил, он тут же поднимался со своего места и шел навстречу ему. На этот раз все было немного по-другому; директор института некоторое время сидел неподвижно и лишь затем, когда Введенский к нему приблизился, встал, чтобы пожать руку. Но рукопожатие было вялым и неуверенным. Раньше он сжимал его ладонь гораздо крепче.
По лицу Варфоломеева Введенский видел, что тот был либо смущен, либо озабочен.
– Садись, Марк – глухим, не привычным голосом проговорил Варфоломеев. – Знаешь, зачем я попросил тебя приехать?
– Не знаю, – не совсем искренне ответил Введенский.
– Такого у нас еще не было, звонили из администрации президента.
– Надо же, растем, – усмехнулся Введенский.
Варфоломеев с откровенным раздражением посмотрел на него. Ничего подобного за все годы их знакомства не было. И Введенский окончательно понял, что дело плохо, его учитель то ли напуган, то ли очень растерян. А ведь он уже далеко не молодой человек, в его возрасте подобные стрессы опасны. У него и без того с сердцем далеко не все ладно.
– Я бы с превеликим удовольствием отказался бы и от такого роста и от такого внимания.
– Александр Георгиевич, лучше