Дворец в истории русской культуры. Опыт типологии. Лариса Никифорова
и торговых людей, из духовенства, в этом процессе весьма значимым было личное расположение государя, в этой сфере в первую очередь проявлялась в XVI–XVII вв. практика фаворитизма, свойственная абсолютной монархии. Выдвижение «худородных» в приказную систему приобретало характер династической, наследственной службы, постепенно происходило аноблирование верхушки дьячества и включение ее в систему местнических отношений[322].
Институт местничества, регулировавший служебные отношения между членами фамилий, тесно связан с родовой структурой служилого сословия. «Место» слагалось из родословной «отеческой» чести и служебной карьеры самого человека и его предков. Местнические отношения распространялись на военную и административную службу при дворе, на городовое дворянство, духовенство. Закрепление местнических обычаев, регулируемых центральной властью, подчиняло родовую честь служилой, и, по мнению С.О. Шмидта, способствовало укреплению самодержавия в XVI–XVII веках[323].
Формирование абсолютизма связано с сакральной концепцией власти. В европейских монархиях сакральность власти сыграла важную роль во внутренней расстановке сил, преграждая путь к трону «братьям короля» – лицам, способным сравняться с королем знатностью рода, обеспечивала королю, поставленному над сословной иерархией, возможность «балансировать» между сословиями. В культурной перспективе сакральность стала «аргументом» в пользу права как основы государственного устройства – от права престолонаследия к праву как универсальному безличному закону.
В русской культуре представления о сакральном характере царской власти были связаны, прежде всего, с осмыслением русской истории, а не личности монарха. Исторические события второй половины XV–XVI веков переживались в эсхатологическом контексте как завершение одного временного цикла и начало другого, благодаря чему Московское государство было понято как воплощение Священного царства[324]. Симптомами сакрализации истории стало появление царского титула и синонимичность употребления названий «Московское государство» и «Московское царство» [325]. Б.А. Успенский подчеркивал, что такие именования не были актами волюнтаризма, но имели «несомненный религиозный аспект»[326]. Сакрально-исторический смысл имело переосмысление родословной московских князей и канонизация царских регалий. Установление процедуры интронизации, кульминацией которой стал обряд помазания на царство, и учреждение патриаршества понимались как восстановление нарушенного порядка[327].
Идея царства, объединявшая как византийскую, так и татарскую традиции, в символическом отношении санкционировала «самодержавство» русского государя. Осуществление самодержавной власти превращалось в священный долг, предназначенный самим провидением. Этот круг представлений направлял и определял политику формирования служебной и бюрократической иерархии. Сакральная и политическая
Шмидт С.О. «Писари русские»; О приказном делопроизводстве в России второй половины XVI века // Шмидт С.О. У истоков российского абсолютизма. М., 1996. С. 302–329; 439–466.
Шмидт С.О. Местничество и абсолютизм (постановка вопроса) // Шмидт С.О. У истоков российского абсолютизма. М., 1996. С. 381–387. См. также Эскин Ю.М. Местничество в России XVI–XVII вв. Хронологический реестр М., 1994.
Успенский Б.А. Восприятие истории в Древней Руси и доктрина «Москва-Третий Рим» // Успенский Б.А. Этюды о русской истории. СПб., 2002. С. 89 –148.
Щапов Я.Н. Достоинство и титул царя на Руси до XVI века // Царь и царство в русском общественном сознании. М., 1999. С. 7 – 16.
Успенский Б.А. Царь и самозванец // Успенский Б.А. Этюды о русской истории. СПб., 2002. С. 152.
Успенский Б.А. Царь и император. Помазание на царство и семантика монарших титулов. М., 2000; Успенский Б.А. Царь и патриарх: харизма власти в России (Византийская модель и ее русское переосмысление). М., 1998.