Дворец в истории русской культуры. Опыт типологии. Лариса Никифорова
природе власти[374].
Тип дворца-Иерусалима это не только композиционная форма, но смысловая основа топоса. Так, царские чертоги в монастырях, куда регулярно отправлялись московские государи, не повторяли композицию «града» на едином основании, но были как бы вписаны в монастырский град. В художественном отношении это были «обычные» палатные строения, как Саввино-Сторожевском монастыре, или обширные как в Троице-Сергиевой Лавре. Но в смысловом отношении царский чертог в монастыре уже был частью священного града, дополнительных художественных (композиционных) подтверждений этому не требовалось. Возможно, именно поэтому дворец-Иерусалим как композиционная форма не появился в Кремле. В XVI–XVII веках, Московский Кремль был увиден современниками как воплощение Иерусалима, причем, прежде всего, соотечественниками, а не иностранцами[375].
Возможно, появление нового типа дворцов следует связывать с важнейшей духовной проблемой эпохи – решением вопроса о соотношении царства и священства, о главенстве царя или патриарха – вопроса, который стоял одновременно в конкретно-исторической и в символической плоскостях. Эта полемика архитектурно представлена диалогом патриарших, митрополичьих Иерусалимов (Никоновский монастырь в Истре, митрополичий дом в Ростове Великом) и царских Иерусалимов – дворцов и храмов.
Глава III
ДВОРЦЫ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
Дворец-произведение искусства. Особенности российского художественного опыта
Важнейшим фактором появления дворца-произведения искусства в культурном ландшафте России было освоение европейского художественного языка. Если тип власти – абсолютную монархию – можно рассматривать как прямое и непосредственное продолжение московского самодержавия, то способ ее репрезентации изменился кардинально. В императорской России изменилась не концепция власти, но способы ее репрезентации, связанные с обращением к европейскому опыту. Восприятие монаршей власти как сакральной подтверждается не только коронационными обрядами и особым литургическим статусом монарха, но не в меньшей степени, феноменом самозванчества, существовавшим вплоть до середины XIX века[376].
Ю.М. Лотман отмечал, что деяния Петра можно рассматривать как кардинальные переименования в рамках уже существующего культурного кода. Таким кодом была идея Третьего Рима – провиденциальное понимание русского государства и самой государственности, содержавшее в себе одновременно и конфессиональный, и политический аспекты. Символическая природа Священного града и Священного царства позволяла двоякое толкование: «В ходе одного подчеркивается благость и священство, в ходе другого – власть и царство. Символическим выражением первого становится Иерусалим, второго – Рим»[377]. Принятие Петром I императорского титула и новые формы репрезентации власти, основанные на триумфальной мифологии античного мира, упразднение патриаршества и превращение церкви в один из государственных департаментов, означали
Бусева-Давыдова И.Л. Царские усадьбы XVII века в истории русской архитектуры // Русская усадьба. Сборник ОИРУ. Вып 1 (17). М. – Рыбинск, 1994. С. 143.
Бусева – Давыдова И.Л. Москва XVI–XVII веков глазами современников (опыт историко-культурной интерпретации) // Архитектура в истории русской культуры. Вып. 2. Столичный город. М., 1998. С. 26–32.
Успенский Б.А. Царь и самозванец // Успенский Б.А. Этюды о русской истории. СПб., 2002. С. 149–196; Панченко А.М. Русская культура в канун петровских реформ // Панченко А.М. О русской истории и культуре. СПб., 2000. С. 28–35; Чистов К.В. Русские народные социально-утопические легенды XVII–XIX вв. М., 1967. С. 24 – 236.
Лотман Ю.М. Отзвук концепции «Москва – Третий Рим» в идеологии Петра I (к проблеме средневековой традиции в культуре барокко) // Художественный язык Средневековья. М., 1982. С. 238.