Собрание сочинений. Том 6. Евгений Евтушенко

      Было то свиданье над прудом

      кратким, убивающим надежду.

      Было понимание с трудом,

      потому что столько было между

      полюсами разными земли,

      здесь на двух концах одной скамьи.

      И мужчина с женщиной молчали,

      заслонив две разные семьи,

      словно две чужих страны, плечами.

      И она сказала – не всерьез,

      вполушутку, полувиновато:

      «Только разве кончики волос

      помнят, как ты гладил их когда-то».

      Отводя сближенье, как беду,

      крик внутри смогла переупрямить:

      «Завтра к парикмахерше пойду —

      вот и срежу даже эту память».

      Ничего мужчина не сказал.

      Он поцеловал ей тихо руку

      и пошел к тебе, ночной вокзал, —

      к пьяному и грязному, но другу.

      И расстались вновь на много лет,

      но кричала, словно неизбежность,

      рана та, больней которой нет, —

      вечная друг другу принадлежность.

      Я не играю в демократа,

      когда от Родины вдали

      всей шкурой чувствую как брата

      любого нищего земли.

      Я не играю в гуманиста,

      когда у драного плетня

      под переборы гармониста

      крестьянской песней ранен я.

      Я не играю в либерала,

      когда хочу, чтобы сперва

      жизнь у людей не отбирала

      их небольшие, но права.

      Я не играю в патриота,

      когда под волчье улюлю

      хриплю в тайге в тисках болота:

      «Россия, я тебя люблю».

      Я не играю в гражданина

      земного шара, если мне

      так жаль тебя, парижский рынок,

      с Арбатом старым наравне.

      И ни в кого я не играю,

      ни у кого не в кабале,

      или в избе, или в вигваме,

      на сцене или в кабаке.

      Ни тем, ни этим не в угоду

      я каждый день бросаюсь в бой

      и умираю за свободу —

      свободу быть самим собой.

      Человек

                   расползается,

                                         тупея,

      если стала

                       сила духа

                                       в нем слаба.

      Человек

                   погибает,

                                 как Помпея,

      вызывая

                    Везувий

                                 на себя.

      Жажда власти

                             или пошлая слава

      человека закрутила,

                                      повела,

      но уже бурлит

                             в котле подземном лава,

      та,

         которой

                      сами