Собрание сочинений. Том 6. Евгений Евтушенко
бесстыдно сдирают с тебя,
и не видит никто,
что колесами ты перемолота,
что грохочут они до сих пор,
твои ребра дробя.
Но не видишь и ты
мертвым взглядом, из времени выпавшим,
да и видеть не хочешь —
не веря мне, будто вралю, —
что я тоже под поезд любовью из поезда выброшен
и что я под колесами тоже предсмертно хриплю…
Раны
Дине Гура
Был я столько раз так больно ранен,
добираясь до дому ползком,
но не только злобой протаранен —
можно ранить даже лепестком.
Ранил я и сам – совсем невольно
нежностью небрежной на ходу,
а кому-то после было больно,
словно босиком ходить по льду.
Почему иду я по руинам
самых моих близких, дорогих,
я, так больно и легко ранимый
и так просто ранящий других…
Последние две строчки взяты из стихотворения киевлянки Дины Гура с ее разрешения и чуть перефразированы.
Ум и глупость
Ума прибавилось,
а глупость не ушла.
У глупости добрейшая душа.
Крольчиха-глупость,
пыла не убавив,
дружб ищет
в скользком обществе удавов.
Ум усмехается:
«Эх, глупость, поумней.
Дружб не ищи в чешуйчатом семействе.
Ты не найдешь тепла в холоднозмействе.
Холоднозмей —
всегда холоднозмей».
Бодрится глупость:
«Но под чешуей,
надеюсь,
человеческое что-то…»
А ум:
«Не знаю, глупость, чьей женой
ты можешь быть —
вот разве идиота.
Ты скажешь мне, что идиотом был
в глазах у пресмыкающихся Мышкин,
но и у глупости хорош наивный пыл
хотя бы при каком-нибудь умишке.
То ты кричишь: «Вперед!»,
кричишь: «Ура!»,
то плачешь о последствиях
«Впереда»,
то, как баран на новые ворота,
глядишь на подлость,
что, как мир, стара.
Свои надежды, глупость,
прекрати
на доброту чьего-то подаянья
и благородный пыл негодованья
в спокойное презренье преврати».
Я слушал спор внимательно весьма,
то гордостью,
то трусостью терзаем,
что