Апрель в Белграде. Алена Викторовна Остроухова
приведут анализы и продолжает изучать обстановку.
Как Травкин относился к Камилле и Ленке? По-моему, она это знала с прошлых лет, когда музыка еще была вторым уроком по расписанию в понедельник. Как бы, блять, Алену это ни выбешивало, как бы ни вводило в состояние ступора и ни приводило к желанию еще больше сопротивляться – они ему нравились. Знаете, прям нравились. Ленка умела улыбками отвечать на все его шуточки, а Камилла предпочитала молчать, но подлизываться в любое другое время. Помогать ему с бумагами, инструментами, сбегать за журналом, да что угодно, и потом плеваться на него с подружками. Змеи, змеи.
И Алена не должна удивляться, ведь Камилла всегда такая всемогущая. Просто тут же Травкин… Травкин. Что Травкин? Чем он тебя задел?
Алена ловит себя на мысли о Травкине в тридцатый раз. За неделю. И это становится проблемой, почему-то. Этот Дмитрий Травкин, этот мудила, как его все называли. Придурок, психованный придурок: что Алена только ни слышала и медленно кивала, понимая, что они правы. Теперь она понимает. Она не будет бросаться такими оскорблениями, конечно, но было в нем немного необоснованной мудачности, бесспорно.
Концентрации цветов и говна в нем были на одном уровне.
Он был культурным. Знаете, таким консервативным джентльменом, который придерживал учительницам двери и дарил цветы на дни рождения. Он был талантливым, но относился он к этому таланту, как к красивой и наскучившей ему вазе в гостиной. Все гости ахают, восхищаются, а он смотрит и говорит: «Ну, и?», потому что смотрит на эту вазу каждый день.
Однажды на уроке его спросили, и он ответил, что играет на гитаре, на пианино, чуть-чуть на скрипке, на сербских инструментах, таких как гайда (бесполезный инструмент, если честно. Сербам лишь бы что-нибудь изобрести и потом помахать всему миру, мол, эй, мы что-то могем). И вообще, он мог и может много чего, но решил остановиться на пианино и дирижировании, ведь дирижирование укладывает в себе все возможные умения. Ему хотелось все, и он нашел себе это все. И теперь он посвятил жизнь хору и его победам.
Ну, и?
Как бы он себя ни вел – его можно оправдать. Он имел право.
Имел право выбирать только лучших, потому что с певцами «неплохими» занимают вторые и третьи места. А зачем, если хор этой гимназии всегда первый.
– In flanders field… – очень тихо тянулись в конце последние высокие ноты. Уже шестой раз они это поют. Ларина даже опустила бумажку и начала устало пялиться куда-то далеко, петь на автомате. В конце пианино затихало, но Травкин предпочитал просто упереть руки в бока и смотреть на всех. В этот шестой раз он психованно встал.
Психованно!
Это значит быстро сорваться со своего места с таким выражением лица, будто не терпится сходить в туалет. В конце надо долго и высоко тянуть «fields», вот эту проклятую s в конце. Если не сосредоточить на ней внимание, то можно проглотить эту букву и получить леща от Дмитрия Владимировича.
– Ц-ц-ц-ц, – пропищал он вместе со всеми, встав напротив и сомкнув два пальца в воздухе. Некоторые начали улыбаться