Кваздапил. Наявули. Петр Ингвин
кого? – спросил я через дверь.
– Это по поводу Маши.
Интуиция не подвела, гость действительно пришел к Маше. Точнее, как он выразился, «по поводу».
Я открыл дверь.
– Маши нет, я – ее брат.
– Знаю. Можно войти? – Голос был глухой, слова нарочно растягивались, чтобы казаться весомее. – На лестнице разговаривать неудобно. Не хочу, чтобы кто-то услышал.
Сейчас, не через глазок, а вживую, было видно, что правую щеку парня пересекал жуткий шрам – вздутый, красный, будто повязку сняли совсем недавно. Когда меня избили, мне было неприятно, что кто-то обращает внимание на покореженную внешность, и, чтобы не смущать, я не смотрел на лицо. Под очками глаз все равно не видно, а не глядя в глаза разговаривать можно даже отвернувшись.
Я посторонился и пропустил гостя в прихожую. Проснувшиеся мозги подбросили новый повод для нервов: «По поводу Маши» и «Не хочется, чтобы кто-то услышал» сложились в уверенность, что сестренка опять куда-то вляпалась.
И еще. Парень был в курсе, кто есть кто в нашей семье. Он знал даже то, что я дома, а Машка – нет. Что же получается: он следил за нами?
И голос. Зачем он так коверкает и растягивает слова – боится, чтобы не потом опознали?
Или чтобы не узнали сейчас? Чем-то знакомым повеяло и от голоса, и от лица, и от фигуры…
– Да, это я. Смотри, что со мной сделали твои приятели.
Его голос перестал притворяться, и я узнал гостя.
Данила.
Он поднял правую руку с растопыренными пальцами – среднего пальца не было.
– Я показал им, куда идти, а они отрезали указатель. Боюсь, как бы теперь не заблудились, поэтому я принял кое-какие меры. Зато, здороваясь, могу говорить «Держи краба» и не врать. – Состоявшая из двух пар пальцев страшная ладонь поднялась к лицу и сняла очки. – А еще они сделали это.
Шрам, пересекавший правую щеку, уходил в глазницу, где место отсутсвующего глаза скрывала черная заплатка из ткани или пластыря.
Я смотрел на открывшееся рукой без пальца обезображенное лицо без глаза и не уследил, как внизу, на уровне живота, что-то мелькнуло.
Ощущение – будто меня разодрало на клочки и разбросало по прихожей. Только меня не разодрало и не разобрало, все осталось внутри: скрутившая боль согнула и бросила на пол.
Скорчившийся, я схватился за бок. По ладоням потекло теплое и липкое.
Оказывается, пока я глядел на лицо и поднятую правую руку Данилы, его левая рука вынула нож и ударила меня в печень.
Данила презрительно кривился:
– Уродство привлекает внимание, на это я и рассчитывал. Правая рука без одного пальца – некрасиво, обидно, но не проблематично. Я левша.
Я пытался подняться, и нож взрезал меня еще раз – теперь прямым ударом в живот.
– Не вставай, а то не дослушаешь. Я долго готовил речь, и не хочется, чтобы она пропала. Кстати, в полицию о нападении на меня я не заявлял, иначе многим бы не поздоровилось. В том числе твоей сестре.
– Тебе в первую очередь, – прохрипел я.
Боль была невыносимой.
Данила