Мы будем вместе. Письма с той войны. Гавриил Яковлевич Кротов
видеть тебя такой, какой я знаю тебя. А я до боли чётко помню твою фигуру, жесты, одежду. Помню кадр: квартиру Макаренко и девушку в голубом.
Да, это, кажется, высочайший холм моей жизни, и будет жаль, если за его вершиной будет жёлтая, бесплодная пустыня.
Муся, ты мне пишешь, что если я буду огорчаться, то ты не будешь писать правды. Неужели ты способна обмануть меня или скрыть от меня правду? Я не знаю, чем я мог заглушить твою любовь, но знаю, что я не заслужил такой жестокой несправедливости. Пиши всё: почему и чем недовольны твои родные, чем мог бы я смягчить их отношение? Но помнишь, ты обижалась, когда я называл тебя маленькой девочкой? По-моему, в этом отношении ты можешь решать свою судьбу и не нуждаешься в мелочной опеке.
Эх, запутался я в своих чувствах. Ганюшка-дурачок, пережив всё, решил жить сначала. Мне иногда хочется, чтоб смерть спутала все эти карты. Это тяжело, когда сама возможность счастья превращается в смесь мучения, сомнения, неверия и жгучих желаний. Всё это исчезнет, когда я буду знать, что ты моя. Гуинплен и Дея21: он беспощадно избит жизнью, она свежа, он вырвал от жизни кое-какие успехи и знания, она – как остро отточенная художественная мысль, он – не видавший счастья, она – не знавшая грязи. Вот сочетание, которое раскалывает мою мысль клином сомнений. Но всё, что есть в этой грубой, неотёсанной внешности хорошего, я без остатка отдал бы тебе, но только открыто (свечи, протокол или согласие ближних, или вопреки согласию).
Вот о чём может думать солдат, готовясь к бою. Не странно ли? Идя на смерть, мечтать о жизни. Ивакин возмущён, что я отошёл от товарищей и пишу очередные сводки, но уверяет, что ты – должна быть чем-то особенным. И я соглашаюсь, что он прав (неправильно построенное предложение).
Ганя
П. С. А знаешь, как встречаются люди: ваш Абраша в 1942 году перевязывал мне раны. Думал ли я тогда, что он будет мне напоминать тебя – сказку?
Я буду нахальным, зная, что мама не постучит в стенку и не напомнит, что уже четвёртый час. Вот и решил не дать тебе спать до последнего клочка чистой бумаги. Представляю, что мы сидим вместе. Да и днём тоже.
Иногда мне может быть больно
10.4.44
Какое счастье иметь два письма, которые я изучаю. Жаль только, что анализ оставляет неприятный осадок на душе. Пойми сама: ты пишешь про К. и его обаяние, доходящее до такой степени, что «помани он меня пальчиком, пошла бы за ним куда угодно»… А мало ли таких, то есть он не единственный. Вдруг подобный ему «поманит пальчиком»? (Семён, конечно, этого не сделает из-за традиций дружбы грубых людей, он знает, что ты мой друг.) Боюсь я этого. Боюсь и другого: К. произвёл неприятное впечатление своим неглиже, а если ты увидишь меня таким, каким я буду через некоторое время, ты, может быть, с отвращением отвернёшься. Я ведь бываю похуже москвича с похмелья. Или ты увидишь то, что не заметила до сих пор: нервный тик, хромоту, приступы болей. Ведь «мои достоинства» произносятся только иронически.
Прошу тебя, подружись с Семёном. Через него ты поймёшь многое.
Тяжело читать и твоё табу на мой приезд. Я остался
Герои романа Гюго «Человек, который смеётся».