Кинжал мести. В. П. Волк-Карачевский
и часто воспевал в своих стихах славных землепашцев, неторопливо шагающих за сохой и радующихся красотам полей, лугов и тенистых рощ, у которых мирно пасутся тучные стада.
Как раз в это время молодому помещику пришлось столкнуться с тем, что, как оказалось, имение его отягощено долгами и недоимками, отец его не платил их многие годы.
Здраво рассудив, что образцовое хозяйство нельзя начинать не выплатив задолженности в казну, Аглаев приложил все усилия к тому, чтобы расплатиться по всем требованиям. Это ему удалось, хотя и с большими трудностями.
Однако отсутствие долгов и недоимок, а таковые числились и за всеми его соседями (недоимки потом императрица Екатерина II Алексеевна милостиво простила по случаю своего двадцатипятилетия успешного восшествия на престол), никак не помогло наладить образцовое хозяйство, а даже, наоборот, доконало имение, доставшееся Аглаеву от батюшки, не читывавшего не то что Катона Старшего, но, к стыду старого поручика, даже Цицерона и, грех сказать – Горация с Вергилием.
После не имевших успеха опытов, Аглаев пришел к мысли, кстати, известной со времен тех же римлян, согласно которой поэту не нужно посвящать свои усилия делу, ему не свойственному. Отыскав это изречение в одном из собраний афоризмов Цицерона – а мнения и мысли этого выдающегося оратора и достойнейшего гражданина, несомненно, стоят внимания, – Аглаев возложил все заботы по ведению хозяйства на старосту.
Это сильно поправило дела, успешно вернув их на прежний уровень, так как староста, семидесятилетний, но крепкий еще старик, сорок лет верно служил старому барину, потому как барин тем временем находился на царевой службе, а это дело святое, и полагал, что так же верно нужно служить и барину молодому.
Староста не воровал, другим не давал, лени не терпел, характера был коварного и злого, глаза неусыпного, и Палеевка его стараниями не разорилась вконец.
10. Не получилось бы как с Арсеньевым
И хочется и щекочется.
Вопрос Елизаветы, что делать с Аглаевым, если он таков, как есть, и его не переиначить, заданный не с девичьей, а с женской безысходной логикой, нашел отклик в душе Холмской. Оно ведь и в самом деле, что придумаешь, если он, этот жених, таков…
– Ох, не знаю, – сказала она в сердцах.
– Маменька, – тут же воспользовалась Елизавета успехом своего довода, – Аркадия не изменить. Конечно, хорошо, когда бы он имел практичность. Да тут уж нужно, чтобы он прежде был хоть такой, как есть. А за имением Катерине придется самой смотреть – она ведь у нас хозяйственная.
– Она хозяйственная, – согласилась Холмская, хозяйственность дочери всегда отмечавшая как свою заслугу, – да уж как разжиться одной, да ко всему еще почитай разоренной деревенькой?
– А мы с Софьей, маменька, откажемся от своих долей в Надеждине. Пусть будут за Катериною.
– Ты теперь своею долею распоряжаешься уже вместе с князем, – напомнила Холмская.
– А я с ним обговаривала.