На край света. Владимир Кедров
обижаешь, боярин? – сказал вполголоса Иван Редкин, моргая белесыми ресницами.
Пушкин помолчал, постукивая ногой.
– Что за Погыча-река? – спросил он у дьяка Стеншина. – Не на нее ли у нас и Михалка Стадухин отпрашивался?
– На нее самую, – ответил Стеншин. – А прошлым годом на нее же просился Ивашко Ерастов и челобитную прежнему воеводе Головину подал.
– Ну, что же Головин? – ехидно спросил Пушкин, прищурив глаз.
– Головин приказал по его, ивашкиной, росписи заготовить судовую снасть на два коча, а чего в казне нет, то велеть таможенному голове купить.
– Ну, а реку-то Погычу видел ли кто? Может, ее и вовсе нет, этой Погычи-реки? – еще более ехидно спросил Пушкин.
Дьяк, не спускавший глаз с лица Пушкина, еще выше собрал кожу на лбу и, наклонив голову набок, произнес, разводя руками:
– О реке этой, о Погыче, известно лишь со слов Ивашки Ерастова да Мишки Стадухина. На расспросе они показали, что сами ее не видывали.
Воевода захохотал.
– Так Головин, говоришь, дал согласие послать Ивашку на Погычу-реку? А этой реки, может, и вовсе нету! Не такое ли это доброе дело, как и то, за что государь Головина с воеводства согнал да в Москву с приставами велел выслать? А? Нам нет надобности у Головина ум занимать. Так-то. – Пушкин обернулся к неподвижно стоявшим казакам: – Дай-ко челобитную. Погляжу я, кто да кто из вас умышляет бежать от государевой службы. А мово согласия отпустить вас нету.
Челобитчики молча поклонились и вышли. На площади казаки окружили своих посланцев. Раньше чем они открыли рты, все уже поняли, каков ответ воеводы.
– Пущай тогда государево жалованье сполна нам выдаст! – закричал Пашка Кокоулин. – Куда половину нашего жалованья девал?
– Он нас лишь батогами сполна жалует!
– Государеву службу ставит[32], – произнес молчавший доселе Иван Пуляев. – Глядит вдоль, а живет поперек.
– Залил себе за шкуру сала!
– Разбойниками нас называет да ворами! А каки мы воры да разбойники? – кричал Кокоулин. – За что обзывает? За раны, что мы принимали на службе?
– Воеводу! Пусть воевода сам выйдет!
– Воеводу! – гаркнули пятьдесят дюжих глоток.
Воевода Василий Никитич Пушкин вышел на крыльцо. На его толстом лице выступили багровые пятна.
– Что за шум у мово крыльца? Ну, ты, – обратился, он к Василию Бугру. – Отвечай! Что здесь за воровство?[33]
– Воровства здесь нету, боярин, – отвечал Бугор. – А служилые люди бьют челом великому государю и просят тебя, боярин, выдать им сполна государево жалованье за два года.
– Жалованье? По второму разу хотите его получать? Выдано вам жалованье.
– Не гневи бога, боярин, – сказал Степан Борисов. – Сам знаешь, только половину получили служилые люди, а вторую половину тебе да твоим товарищам по домам разнесли.
– Ах ты,
Ставит – тормозит, препятствует выполнению.
В XVII веке воровством называли измену, преступление против государства.