Любовь и бесчестье. Карен Рэнни
ему другую причину, почему решила посетить собрание Братства. Если бы рассказала, возможно, это ужесточило бы наказание. Но уж что могло быть хуже, чем оказаться на улице?
Дядя посмотрел на нее, вне всякого сомнения, осуждающе и презрительно и захлопнул дверь у нее перед носом.
На поле боя Монтгомери случалось видеть людей, парализованных страхом. Казалось, они не сознают реальности войны и того, что она влечет за собой смерть. Они просто стояли, ожидая, когда их сразит пуля или разорвет в клочья снаряд, выпущенный из пушки.
Но только сейчас он понял, что они чувствовали. Этого не могло случиться.
– Черт возьми! – сказал Монтгомери, делая шаг к двери.
Потом посмотрел на женщину на крыльце.
– Не усугубляйте неприятности плачем, – сказал он. – Я этого не потерплю.
Минутой позже он снова посмотрел на Веронику.
– Я не шучу, – добавил он, прежде чем повернуться и забарабанить в дверь.
На стук никто не ответил, и Монтгомери повернулся и хмуро посмотрел на нее:
– И что теперь делать?
– Вы возьмете меня с собой? – спросила Вероника.
Монтгомери не ответил, не смог ответить, и она улыбнулась неуверенной, трепетной улыбкой:
– По-видимому, моя репутация безвозвратно погублена. Разве имеет значение, если я останусь с вами?
– Для меня имеет. У меня нет намерения брать на себя заботы о женщине. Глупой женщине. Женщине, в которой нет ни унции здравого смысла.
– Почему вы так сердитесь? Ведь из дома вышвырнули меня. Не вас!
Монтгомери посмотрел на нее сверху вниз.
– Почему-то я испытал побуждение спасти вас нынче вечером. Но не осознал, что мне еще придется подыскивать для вас место жительства.
И тут вдруг в ней взыграл гнев, как ни странно и ни обоснованно это было. Вероника вскинула подбородок и посмотрела на него с яростью.
– Я не просила вас спасать меня.
– Нет, – согласился он, отчеканивая каждое слово, и тон его был убийственно колючим. – Вы предпочли бы, чтобы вас изнасиловали в присутствии нескольких десятков мужчин.
Она тотчас же замолкла. Какого черта он с ней возится?
Монтгомери не мог недооценивать упрямства графа Конли, особенно теперь, когда тот сообщил о своей принадлежности к аристократии, перед представителями которой Монтгомери пришлось появиться на прошлой неделе. Они весьма пеклись о своем положении в жизни и обществе и своей исключительности.
Граф Конли был вполне способен обречь свою племянницу на голодную смерть.
А униженное пребывание перед дверью дядиного дома никак не помогло бы Веронике восстановить свою репутацию.
– Не смотрите на меня так неприязненно, – сказала она, и слова ее прозвучали так, будто она пыталась заглушить готовый вырваться плач.
– Не сказал бы, что поступил бы иначе, будь вы моей племянницей, – ответил Монтгомери, с трудом сдерживая гнев. – Вы полная идиотка.
Вероника повернулась и, не говоря больше ни слова, спустилась по ступенькам