Опыт. Екатерина Сычёва
в своей комнате, думая, что в доме, кроме неё никого нет, и за это, в итоге горько поплатилась. Сейчас же образ уродливого в злости лица Яна, слился с искаженными безумием чертами лица её матери, превратившись в маску того самого монстра, от которого она и бежала всю сознательную жизнь.
Матери нигде не было слышно. В доме стояла оглушительная тишина и лишь гул работающего на кухне холодильника растворял её, перевоплощая из мистической в обыденную. Почувствовав так не кстати возникший голод, Лера вошла на кухню. Открыв холодильник и ища глазами по пустым полкам, чем бы перекусить, она не услышала, как в дверях появилась её мать. Отойдя от холодильника, Лера испуганно ойкнула, неожиданно наткнувшись на неслышно подкравшуюся женщину. Она смотрела в упор, глазами блеклыми, воспаленными, с красными прожилками. Это были страшные глаза, пустые, безжизненные.
–Когда Бог послал мне тебя, я была безумна счастлива. Я молила Бога о ребенке, и когда ты появилась на свет, я поклялась, что сделаю всё, чтобы ты вошла в лоно Божье и посвятила свою жизнь служению истинной вере и правде. Но по слабости своей плоти, я сошла с пути истинного, подчиняясь твоему отцу, великому грешнику и отступнику. Я позволила ему себя одурачить, опутать сетями соблазнов и ложных взглядов, и расплата не минула меня, жестокая, но заслуженная и справедливая. Я родила сына, и Бог вместо тебя, ту, которую я обещала ему, забрал его, маленького Ангелочка, безгрешного и чистого.
Лера уже много раз слышала этот монолог, но в этот раз он был другой, слова те же, но сам он был другой. Возможно, дело было в спокойных, даже заискивающих интонациях, так говорят, когда пытаются склонить к себе, убедить, слезно умолить. Раньше в словах матери всегда слышалось обвинение, граничившее с ненавистью и презрением, и всегда, в конце концов, заканчивающее взрывом, истериками, криками, побоями, но сегодня этого не было, и Лера это чувствовала, не предвиделось. Настороженно всматриваясь в лицо матери, Лера пыталась догадаться, пока не поздно, в чём подвох.
Заметив опасливый взгляд дочери, Лерина мать только усмехнулась, и в этой усмешке была затаённая боль, печаль, которую она всегда пыталась держать в себе. Это была грусть по дочери, ставшей ей неожиданно чужой незнакомкой, у которой была своя жизнь, независимая от её желаний.
В этой тихой усмешке Лера узнала свою мать, ту, которую любила, и которой когда-то восхищалась. Как давно это было. Лера посмотрела на руки матери, и почувствовала, как к глазам подступают слёзы. Это были белые худые руки в цыпках от вечных уборок в храме, с синими прожилками, неухоженные и жалкие, как и сам вид их обладательницы, сутуло стоящей перед своей единственной дочерью, последней, кому она была нужна.
– Ты думаешь, что я убогая, никчемная, я вижу, не отнекивайся. – Продолжала мать, словно читая мысли дочери по глазам, в которые она пристально смотрела и от этого взгляда, прямого, беспощадного, не знающего стеснения, деликатности, уважения и такта, становилось неловко, и Лере казалось,