Океан в изгибах ракушки или Синяя рыба. Валерий Игоревич Саморай
прошлого. Пару хотелось поднять вверх руки, закричать, засмеяться – он вспомнил, как в его детстве они с Иорой гуляли в лесу, играли в нём, купались в речке и подставляли свои юные тела под струи невысокого водопада. А потом Пара долго искали его родители, не находя себе места. И как же этот лес был похож на тот. Да нет же, не похож – это он и есть! Вон обломавшееся дерево в виде крадущегося гнома, а вон пень, заросший грибами – всё, как тогда. И он со своей подругой на этом пне вырезал их имена… да вот же они! А потом Иора, наполняя весь лес смехом, убежала от него в сторону их тайного места и…
– Пар! – позвал его нежный голос Иоры. Нет, он звучал не в мечтах, он был наяву. И вот уже он, маленький двенадцатилетний мальчуган бежит к своей рыжеволосой подруге.
– Я иду, бельчонок! – отозвался Пар.
– Поскорее, солнышко. А то я для тебя кое-что приготовила.
«Солнышко, – улыбнулся Пар. – Она называла его так, потому что каждую ночь он согревал её. Он приносил ей из дому десятки одеял, он разводил для неё костёр, он обнимал её, когда ей было холодно. Боже, как это было здорово!».
Его сердце бешено колотилось, и он, переполненный чувствами, упал на мягкие бархатные листья, которые постелила перед ним природа. Там, в двадцати шагах виднелся склон, освещенный тёплыми солнечными лучами. Он, весь покрытый молодой травой и наполненный утренней росой, был самым зелёным из всего, что Пар видел когда-либо за всю свою жизнь. Как он в детстве любил сбегать по этому склону, любил мчаться из всех сил, прямо до лестницы сделанного им дома – на одном дыхании, на одном рывке. А там его ждала она, протягивая ему вместо руки свои огненные кудри, словно то не волосы вовсе, а рыжие гроздья сирени. И она там есть, там, на вершине лестницы, на той стороне поляны. Она ждёт его, нужно только сорваться с места и побежать к ней. И осталось-то – всего каких-то двадцать шагов, но как хочется оттянуть этот момент, ещё немного полежать на этом осеннем ковре, посмотреть, как падающими цветами над ним кружат золотые и медные листья.
– Пар, негодник, что ты там делаешь? – вновь раздался голос Иоры.
– Иду! – радостно воскликнул Пар.
«Как она не понимает? Она же всегда читала его мысли! Разве она не видит, что этот миг блаженней всего на свете. Когда вокруг детство, безмятежность, радость и счастье! А она ещё спрашивает, что я делаю!»
– А что я делаю? – улыбка вдруг ушла с его губ. Грусть стала расползаться по его лицу, словно по нарисованному на листке бумаги портрету, брошенному в лужу и размокающему в грязной воде. Он вдруг понял цену своей безмятежности и ужаснулся ей. – Я Юну спасаю, – тихим хриплым голосом произнёс уже не тринадцатилетний мальчик, а юноша. Это было сказано, как упрёк: упрёк Иоре, зовущей его из детства, упрёк себе, что чуть было не забыл, зачем он здесь, и упрёк лесу, пытающемуся одурманить его.
Деревья, давно знакомые и полюбившиеся своим разнообразием и красотой, стали серыми и одинаковыми. Золотой листопад, круживший в ритме вальса, теперь