Кракатук. Александр Аланн
такой известный певец, отличающийся поистине завораживающим голосом. О, как же чудесно он пел. Молодой и красивый, мужчина с ленцой повторял имя Катерины. Однако насколько я помню, он меня тогда совсем не трогал. Скорее даже пугал. Дело в том, что я была там, за окном. Всё моё внимание занимали мельтешащие скопления тяжёлых елей и чернильных теснин между ними. Помню, как с детской непосредственностью я представляла себе, каково было бы оказаться в шуршащем лесу, за пределами мнимой безопасности салона. Не знаю, что на меня тогда нашло, но воображение разыгралось не на шутку; оно давило и усиливало страх, не позволяло оторвать от сменяющегося пейзажа испуганный взгляд. Там, за деревьями и плотной стеной снега, вихрями обрушивающегося откуда-то сверху, в тёмных проёмах и овражках как будто бы кто-то был. Этот кто-то был едва видим, скорее даже и вовсе невидим, и всё же я никак не могла отделаться от навязчивого наваждения, не могла унять дрожь в коленях и справиться с возрастающим ужасом, обрушивающимся на меня волнами мурашек.
Знание того, что лес хранит в себе что-то недоступное, страшное, – оно ведь ни на что не похоже. Это знание даёт понять человеку, что не всё в этом мире подчиняется законам, которые он якобы познал и проповедует с пеной у рта самому себе. Это знание даёт нам понять, что на самом-то деле мы, люди, всего лишь временное событие, случай, и есть силы, которые нам лучше никогда не тревожить, которые нам лучше никогда не видеть и не знать.
Мне показалось, или ты вновь недоверчиво качаешь головой? Ладно, Дневник, не буду лукавить, – эту догму я почерпнула из какой-то старой и совсем не доброй сказки, но тогда, в день трагедии, я познала её на себе. В это уж поверь.
Я помню, как ветер преследовал нас, с треском пригибал вековые деревья к земле и взметал сугробы. Когда отец притормаживал на поворотах, я начинала замечать, как нечто в лесу так же сбавляет темп, а затем в такт движениям автомобиля вновь его наращивает. И так раз за разом, пока окна напрочь не заволокло шуршащей белёсой пеленой. После пришёл мрак.
Я молода, но память мне изменяет. Это всё из-за того случая, из-за аварии. Я уверена. Я помню погоню, помню корявые сучья мёртвой ели, что пробили лобовое стекло, помню обезображенное до неузнаваемости лицо папы и крики мамы. Ох, если бы ты слышал, мой дорогой Дневник, как она кричала…
ДЕЙСТВИЕ 2
Улица Род Гэйт, дом 6 (26 ноября 1984 год, 16:47).
Игла нехотя оторвалась от пластинки, и черкушки замедлили свой дикий галоп, будто сбитые с толку скакуны. Их пышные гривы так и заалели в лучах далёкого солнца, будто яблочные леденцы; такие прозрачные и яркие, что при одной мысли о них начинает кружиться голова.
Я прикрыла глаза. Воспоминания детства давно померкли, остались лишь какой-то далёкой частью моей истории, но бывают моменты, когда они вспыхивают столь красочно и непередаваемо в своей псевдореалистичной мешанине, что мне становится не по себе.
– Мари! – вдруг пробился звук сквозь запертую на задвижку дверь.