Поэзия перевода. Избранные переводы Ханоха Дашевского. Сборник стихов

      А вы удивляетесь: где мой пыл?

      Почему не скачет горячий конь? —

      Устал наездник, сошёл с коня…

      Если нет в идее отчизны огня —

      гаснет и мой огонь.

      Печаль моих братьев гнетёт меня,

      поэтому я коня осадил,

      на плечи груз мечты возложил,

      и, словно в гору, бреду без сил…

      А сейчас послушайте повесть о том,

      как человек становится псом.

      И вот, изнемог я среди умудрённых,

      изрекая много красивых фраз,

      ткать покрывало для прокажённых,

      чтоб язвы их гнойные скрыть от глаз.

      Чтобы с трибун, довольны собой,

      они могли говорить с толпой.

      И я, оглушённый их слов раскатом,

      сказал: притупилось моё перо;

      я буду скоро, живым экспонатом,

      блестеть, как музейное серебро.

      Мой дед показал бы спину лукавым:

      мой дед не лоточником был, а равом[44].

      И для меня великая честь,

      как дед мой порою, хлеб с солью есть.

      И снова день: вокруг Тель-Авив,

      а у меня – овечий испуг

      того, кто видит не сочный луг,

      а улиц и переулков разлив.

      И даже язык молитвы и грёз,

      язык отцов меня утомил:

      весь город этот ко мне подступил,

      навис и давит, словно утёс.

      Куда бежать? Бреду, как изгой:

      вот банк стоит, а рядом – другой…

      Страна моя, родина скал и теснин!

      Тут море простёрлось, там – магазин,

      и я, неприкаянный, здесь один.

      И вот спускается вечер: в небе

      сияет Давидова царства слава.

      А здесь, на родине, как на чужбине,

      шаги – как будто Девятого ава[45].

      В харчевню я принёс своё тело:

      овцу, на которой штаны и рубаха,

      и ел, и тусклая лампа мигала,

      как человек, дрожащий от страха.

      И бедность и тайну, и труд сидящих

      за трапезой – из своего закутка

      познал я, движенья их рук увидев,

      когда утих во мне голос желудка.

      Там Реувен говорил Шимону:

      «Электростанция эта – чудо!

      Вспять потечёт поток Иордана,

      и перед Ярмуком[46] встанет запруда.

      А в Наараим[47] – обед буржуйский,

      и деньги есть, но вот незадача:

      утром выходишь, как бык на пашню,

      а вечером – валишься с ног, как кляча…

      Но ничего…

      Скоро будет иначе!»

      И когда я, насытившись, вышел – в спину

      упёрлась рогами