Последний мужчина. Олег Владимирович Фурашов
Борис Абрамович многозначительно и театрально воздел палец к потолку. И они с соратником по несчастью дружно рассмеялись.
– Так нас не накажут? – воспрянул духом Роман.
– Бить не будут, – хихикнул старик. – И не посадят. И не вышлют за пределы страны. Мне они за карточки дали замечание, за Тюху – предупреждение. Сейчас, по прогнозу Крэка, объявят выговор. Попадусь в четвёртый раз – стерилизуют.
– Это как? – не сразу сообразил его земляк. – У вас же и без того, как будто, отрезали…ой…, – спохватываясь, понизил тон голоса Роман. Но по инерции закончил: – всё такое…
– Не о том думаешь, глупый мальчишка! – сердито осадил его Тверизовский. – Стерилизация – не обрезание. Она…это…Как же ево…Мать ити этот маразм! А-а-а! Удаление из сознания антитаутиканских установок. О как! Вот возьмут тебя, Ромаха, за бестолковку, и вычленят половину памяти, – мстительно захихикал старик. – Тогды, Ромка, мущинское хозяйство и тебе ни к лешему будет.
– Удалить половину памяти! – оторопел Загорцев. – Ну, дают! Гуманисты, гуманисты, – отозвался он про таутиканцев, – а режим-то у них – хашистский.
– А ты как думал! – мстительно нагнетал страсти дед. – За домогательство тебе врежут по полной катушке. Вышак не вышак, а врежут. С этим у них жёстко.
– А мы не будем зареветь! – «по-пацански» ершисто заартачился Роман. – Мы не из пугливых. Мы – имперские! – Но тут же он опасливо и ревниво осведомился: – Не сердитесь, Борис Абрамович, за мою дурацкую оговорку. А почему вы сказали, что…кгм…кое-что мне не понадобится?
– А вот и забоялся, а вот и забоялся!… – в насмешливом ребячьем порыве, сидя на диване, запрыгал Тверизовский. – Да ладно, Ромаха, не дрейфь, – наскакавшись, уже в примирительной интонации заговорил старик. – Всё равно ж баб-то на планете нету. Кого ты удивишь пестиком своим? Тюху, что ли? Или Бонзу с Крэком? Га-га-га!
Подождав, пока Тверизовский прохохочется, Загорцев резонно опроверг его ошибочный тезис:
– Не обижайтесь, Борис Абрамович, но вы, сдаётся мне, ещё и нюх потеряли. Как это «нет баб», когда их полно. На выбор. Двух категорий. Другой коленкор, как говорил мой дедушка, что они «не фонтан». Эстетически не услаждают глаз. Так это уже проблемы вкуса. Примелькаются. Например, мне моя сизая рожа уже примелькалась.
– Заблуждаешься, Ромашишка, – категорически закрутил головой оппонент. – Круто ты попал впросак. То и не бабы совсем. Не прельщайся их волосёнками в виде повыдерганной соломки и грудками, меньше титьки тараканьей – это обман и мираж. Остатки барской роскоши. Неспособны они к соитию, как сказал бы поэт, – хихикнул бывший магнат. – Вместо пикантного вместилища у них осталось усохшее техническое калиброванное отверстие, предназначенное для слива отработанных продуктов жизнедеятельности, – на одном дыхании, зажмурив глаза, заученно выдал сквернослов. – И потомство таутиканцы не рожают, а штампуют на специальных фабриках.
– Ну да! – откинулся Роман на спинку дивана с остекленевшими