Спящий всадник. Илья Асриев
талантливейших рук перед пустой оркестровой ямой. Но сила безумного мастерства представленного нам дирижёра бывает такова, что места за пюпитрами вдруг сами собой начинают заполняться таинственными химическими субстанциями, и воодушевлённый маэстро каким-то невероятным усилием ещё увеличивает скорость и размах своих движений – тут важно не перестараться. Кстати, смирительная рубашка морали всегда находится у меня под рукой – к примеру, свободы моего собственного воображения хватало лишь на то, чтобы представить себе Веронику, оправдывающуюся за свою рассеянность в будуаре, расточающую преувеличенные комплименты моим достоинствам и клянущуюся мне в любви и верности, но уже недоставало на продолжение действия, т.е. я совершенно не мог представить себе, что я буду делать с такими клятвами потом, к примеру, через пару недель. Всё это говорило о моей недостаточной готовности к настоящей близости с Вероникой, что не мешало мне мысленно требовать от неё всяких знаков внимания – будем считать, что ископаемые останки младенчества в моей душе всё ещё подавали требовательный голосок. Пожалуй, всё это было слишком сложно для меня, так что даже сейчас, вспоминая собственные воспоминания, я чувствую себя немного большим резонёром, чем мне бы хотелось – легко впасть в сентиментальную болтливость, рассуждая о женской любви. Перейдя от болтовни к холодной констатации, я утверждаю, что однажды увидел лицо Вероники на картине в далёком своём детстве, после несколько раз видел его вновь при разных обстоятельствах, и наконец увидел его окончательно – в том смысле, что картина принадлежала мне по праву наследства. Мои поиски этого лица на ночных улицах, мои обманчивые удачи и мои вечные промахи – всё это, пожалуй, обычное дело для праздного и несчастливого человека. Я утверждаю, что лицо Вероники не вызывало у меня особенных эмоций, вроде эротического оживления, дружеской привязанности, эстетического восторга или гуманитарного сочувствия – это лицо делало все перечисленные эмоции ненужными, так как при взгляде на него, даже совсем мимолётном, внутри меня возникала прозрачная бездельная безмятежность, с легчайшим, но очень отчётливым порнографическим душком, и такой взгляд вызывал странное удовольствие, какое бывает у человека, глядящего в долину с верхушки ненужной ему горы, но вполне удовлетворённого таким своим положением и не желающего думать над тем, каким таким ветром его сюда занесло, и каких усилий будет стоить ему неизбежный в будущем спуск в обыденность. Увлекательный сон, или увлекательное воспоминание о сне, или увлекательный рассказ о воспоминаниях – всё это отлично отвлекло меня от других, ни таких приятных воспоминаний. Мало найдётся охотников умышленно выставлять себя в неприглядном виде – именно об этом и пойдёт речь. Я был уверен, что в самых сложных состояниях моей души сумею найти способ удерживаться в рамках приличий, но действительность