Разбойничья душа. Эльза Вий
свет очей моих, не бойся, – ласково пропел Микула, отчего у деда подкосились ноги. – Возьми гостинцев, коль не брезгуешь…
– Та мне не шибко надо… – попытался протиснуться к калитке Никодим, но был пойман заботливыми лапищами. Парень вручил тяжелую корзину с разными яствами: от пряников до квашеной капусты.
– Меня Микулой кличут, – краснея, выдавил благодетель.
– Никодим… – почему-то признался дед. – Я это… пойду, да? Время позднее, да и тебе, паря, спать пора… Умаялся, поди…
"Какой он заботливый! – аж приплясывая от восторга, подумал Микула. – Не нужен мне более никто! Одного его любить буду!"
– Ну, прощевай, молодец, – слегка поклонился Никодим, ухнул, потер больную спину и ушел в ночь, оставив замечтавшегося парня одного.
– До свидания, Никодимушка… – смущенно протянул сын головы, после чего пулей понесся в дом.
Луна ярко освещала еще не вспаханные огороды, где-то орали коты, село накрывала весна…
Как у камня приболотного…
Никодим добрался до дома только в предрассветный час, да всё озирался – нет ли позади странного богатыря. Из села лиходей почти бежал, в лесу крался и петлял, на всякий случай, кабы со следу сбить. Даже за стенами своей хаты он не чувствовал себя в безопасности; страх так сильно обуял сердце старика, что тот подпер дверь тяжелым поленом и на всякий случай поставил капкан.
Переведя дух, Никодим принялся разбирать гостинцы из корзины, что вручил ему молодец. Там были большой пирог, полголовки козьего сыру, муки мешок на четверть пуда, пара рыбин сушеных, квашеной капусты горстка, пара пряников, трав полевых мешочек, да меда и варенья смородинного по небольшому горшку. Как всё это дед допер до дома – и сам слабо понимал, однако второй раз корзину поднять не сумел. Пирог оказался с капустой: свежий, вкусный. Никодим наскоро распихал гостинцы по углам, накрыл чистой тряпицей остатки пирога и повалился на шкуры – спать. Вечером еще и к приболотному камню идти, откуп принимать…
С появлением первого лучика солнца красного заголосили сельские петухи. Люди бодро принимались за дела хозяйственные, хорошо понимая, что голод не тетка. Спокойное утро быстро переросло в балаган; бабка Настасья с криками и матюками (а ведь верующая женщина!) гнала из уличного погреба огромную стаю крыс. Соседи тут же вооружились тем, что под рукой было, спустили псов и побежали на помощь старушке. Всем селом гоняли вредителей, без жалости били и кололи серых разбойников. Крысы тоже оборонялись, посему каждая собака и каждый мужик были изрядно покусаны да поцарапаны. Ближе к полудню людям удалось избавиться от напасти, все разошлись дела домашние доделывать, а вечером в харчевне собрались, на совет, значится.
Харчевня (и постоялый двор одновременно) была самым просторным местом, окромя церкви, посему все советы проходили либо в ней, либо около нее. Название сие место не имело, ибо было единственным на всю округу и стояло столько, сколько и село.