Трещина в могильной плите. Антон Алексеевич Семин
может, он и не собирался меня останавливать? Может, хочет, чтобы я нашел его и дал повод убить себя?»
Эд взял ключи, в спешке чуть не обронив их по пути. Требовалось смыть с себя кровь и закрыть рану пластырями, а потом… Потом, найти револьвер отца.
Эд зашел в ванную, чтобы поглядеть на себя. Зрелище было дерьмовым: правый глаз сильно заплыл, и над ним красовался свежий шрам. Перекись водорода зашипела, когда Эд нанес ее поверх, и начала щипать. Отец учил его в детстве обрабатывать раны самостоятельно. Часто раны появлялись из-за отца. Например, когда тот затушил об Эда сигарету.
Несколько пластырей ушли на лоб и правую щеку. Видимо, Эд каким-то образом распорол ее. Теперь она ныла и неприятно кровоточила. Когда он закончил обрабатывать раны, требовалось заняться важным делом – то есть, конечно же, поскорее заколоть Марти ножом. Прилюдно. А еще лучше…
Эд предположил, что револьвер хранится в кабинете отца и побрел туда. Руки дрожали и непослушно дергались. Связка ключей выпадала из рук уже пятый раз, и Эд мысленно обругал себя за не собранность. Он не мог объяснить себе некоторую ненависть к отцу, которая так явно проявилась в этот день. Она была в сто раз сильнее, чем обычно.
Наконец раздался щелчок, и дверь в кабинет бестолково открылась, открывая Эду большое помещение с огромным дубовым столом у окна слева и старым, большим шкафом справа. Эд медленно шагнул внутрь. Вопреки всем страхам, ничего не произошло. Оттуда никто не выскочил. Все хорошо.
Внутри было темно и тихо, словно там никого не было много лет. Эд двинулся к столу. В нем было три ящика, которые требовалось открыть. Во всех лежали какие-то документы, и Эд уже начинал терять надежду, как вдруг Эд заметил еще один небольшой ящичек, чуть правее. Это был не тайный ящик, просто у кого-то глаза были совсем плохи.
Самый маленький ключ из связки подошел идеально. Замок не издал звука, открыв отцовские внутренности. Ну, разумеется.
Он был здесь.
В оберточной бумаге, смазанной какой-то неприятной бесцветной и липкой жидкостью, среди коробки с патронами и каких-то мелких деталей. Прекрасный, слабо отливающий металлом, божественно опасный револьвер отца, который Эд собирался использовать.
Наверху раздался скрип, заставивший подскочить и захлопнуть ящик.
«Он же мне не пригодится? Зачем я вообще это делаю?»
«Мой отец сошел с ума», – сказал он себе. Да, так и есть. Эдди в агонии очнулся ночью, когда Марти поднимался по лестнице. И он смеялся, черт побери, смеялся. Говорил что-то сам себе, бубнил неразборчиво. Это ненормально. Напевал песню про Марти Роббинса. Говорил, что тот мертв, что бутылка пуста… Нечто в этом духе.
Да, это ненормально. Эд открыл ящик резким движением и достал револьвер. Он чувствовал себя таким злым только однажды – когда работал над своим альбомом.
Эд закрыл ящик на ключ, на всякий случай.
Это было не так уж давно – прошло всего лишь полтора года.
Эд был самоучкой. Он привык запираться в подвале, часами играя на барабанах, клавишных и гитаре под любую