И зелень августа, и иней декабря…. Всеволод Воробьёв
низкобортное, но достаточно широкое, запалубленное по бортам, с носа и с кормы. Её средняя, открытая часть, где размещаются два охотника, обрамлена так называемой «закустовкой», – невысоким ограждением, сплетённым из ивовых прутьев и камыша, скрывающим стрелков от зорких утиных глаз. Оборудованный таким образом чёлн, загнанный даже в негустую водную растительность, своей окраской и маскировкой сливался с местностью.
Когда под аккомпанемент начавшейся стрельбы мы, наконец, добрались до центрального плёса, все лучшие места были уже заняты. Везде: – на мысках вдающихся в плёс тростников, в отдельных куртинах куги, растущей посреди плеса и просто на воде в проливе, – всюду виднелись челны. Кончалась первая декада октября, при очень лёгком южном ветре моросил мелкий дождь, за береговые тростники ещё цеплялись последние клочья тумана, и – низко, часто, большими стаями летела черневая утка, в основном саук.[7] Ленинградские охотники любят эту маленькую, стремительную в полёте птицу за её доверчивость и глупость, но стрелять её, крепкую на рану, и добирать подранков на воде – ой, как не просто.
Пришлось нам встать во втором эшелоне, в редком тростнике на краю плёса. Охотники, стоящие на первых позициях, из-за плохой видимости в тумане подпускали налетающие стаи слишком близко, стреляли в упор и часто мазали. Птицы, напуганные стрельбой, начинали набирать высоту, немного теряя при этом скорость, и на самой выгодной дистанции, около двадцати пяти метров, подставляли нам свои белоснежные брюшки. Для Лёши такая стрельба была всё равно, что тренировка на восьмом номере круглого стенда, и он методично отваливал дуплетами от каждой стаи по паре штук, не стесняясь иногда прихватывать боковыми дробинами и третью. Мы с Жекой пытались не отставать, хотя получалось у нас несколько хуже. Так что, когда утренний лёт закончился, у всех нас настреляно было весьма порядочно.
Озеро постепенно пустело, большинство челнов ушло на базу. Лишь кое-где у тростников гремели выстрелы, – это гоняли и добирали подранков. Возвращаться так рано нам не хотелось, мы ещё не наохотились. К тому же, черневая утка, а в особенности саук, дичь не завидная, и представляет скорее спортивный, чем гастрономический интерес.
– Айда в «копилку» – предложил Королюк, – Потолкаем кряковых. Копилкой называли большой южный залив озера, так густо заросший камышом, хвощом и телорезом, что забираться туда рисковали только самые заядлые и настырные охотники. Но там всегда, до самых заморозков держалась кряковая утка, и часто собирались со всех плёсов подранки. Только в этот раз нам не повезло. Натолкавшись пропёшкой до дрожи в руках и взяв всего одного подранка, пришлось повернуть назад, к базе.
Когда мы причаливали, Михаил был на пирсе, поправлял закустовки у сданных челнов. Увидя нас, он улыбнулся и заговорил:
«Ага, добрались, не утонули»…
«Это с чего бы нам было тонуть? – простодушно изумился Жека – на озере
– распространённое в те годы среди ленинградских охотников название небольшой морской утки – морянки.