Дорога обратно (сборник). Андрей Дмитриев
ночь, пустота не обжитой еще и оттого как бы чужой квартиры, гул дождя за окном, неудобная поза Елизаветы, чье лицо, приплюснутое к стеклу, стыло во сне, разбудили в Воскобоеве жалость к жене и беспомощное чувство вины перед нею. Он попытался наспех осмыслить то, как прожили они с Елизаветой недели, прошедшие после катастрофы, и испугался: подобно телу, брошенному в обезвоженный колодец, мысль падала в никуда, и ей не за что было зацепиться – ни чувств, ни желаний, ни ссор, ни слов… Раньше Воскобоев всегда имел при себе пять-десять новых анекдотов и, если вдруг не о чем было разговаривать, мог неторопливо, с паузами, дабы растянуть удовольствие на целый вечер, рассказывать их Елизавете. Она хохотала до потери дыхания, даже если анекдоты были ей непонятны, даже если они и вовсе были не смешны, – а хохотала она оттого, что муж рядом: он рассказывает, она слушает, и это хорошо… В последние глухие недели ничего не было между ними: ни чувств, ни слов, ни ссор, ни анекдотов. Стоя у окна и виновато глядя на спящую жену, Воскобоев попытался вспомнить что-нибудь из анекдотов, но какая-то дрянь, раньше дрянью не казавшаяся, всплывала на поверхность сознания; кукарекал похабно какой-то Петька, и еще – окровавленный голый любовник на глазах у детей, играющих в куличики, отползал за угол многоэтажного дома… Елизавета всхлипнула во сне, и Воскобоев погладил ее по щеке. Елизавета проснулась и поцеловала его в ладонь. Воскобоев испуганно отдернул руку. Загрохотав ботинками, направился к выключателю и зажег большой свет. Свет был нестерпимо ярким. Плафонами новоселы еще не обзавелись, и под потолком висела голая лампочка на кривом проводе.
– Много проиграл? – спросила Елизавета без особого интереса.
– Шесть сотен копеек, – ответил Воскобоев и пошел на кухню, бросив на ходу: – Корми.
Вяло ковыряя ложкой в гречневой каше, он слушал, как старательно Елизавета гремит чайником; звук этот оскорблял Воскобоева, и он уже не жалел жену, но зло недоумевал, к чему она здесь, в хновской ночи, где не должно быть никого, кроме него самого и его несчастья. Устав неметь от тяжелого, неприязненного взгляда мужа, Елизавета взбунтовалась – изо всех сил шарахнула чайником о стену, расплескав кипяток и разбив плитку кафеля. На этом бунт иссяк. Она выбежала из кухни, бросила на пол комнаты мокрую плащ-палатку мужа и улеглась на нее, тихо плача, вдыхая запах линолеума и мокрого брезента.
И тогда Воскобоев пришел к ней. Опустившись на краешек плащ-палатки и с минуту помолчав, он вдруг принялся торопливо и подробно высказывать свои соображения о предстоящем застолье: кого позвать, кто сам придет, сколько купить водки, если учесть, что четверо вовсе не пьют, другие, есть и такие, предпочитают крепленое вино, а полковник Живихин – тот давно зациклился на коньяке, но главное, чем кормить, где достать такую прорву мяса; конечно, и рыбу можно сделать на уровне европейских стандартов, например, запечь… Тут Елизавета перебила мужа, стала соглашаться с ним во всем и успокаивать насчет рыбы.