Svetlyi drive. Даша Матвеенко
губ его чуть дрогнули в улыбке, произошедшей, видимо, от радости слышать что-то по-настоящему близкое. Он протянул мне телефон, неловко держась за самый краешек экрана. Я даже забыла о простом и насущном – коснуться отпечатка его руки, меня будто только теперь накрыло осознание. Человек, которому посвящен «Евгений Онегин», души прекрасной, святой исполненной мечты, все вот это, – ехал сейчас со мной в 774-м автобусе. До того я как-то не придавала этому самостоятельного значения, весь его опыт был для меня лишь частью необыкновенно обаятельного облика. Но нужно было признать, что передо мной не просто очень симпатичный мне мужчина, но… живой носитель культуры? Нет, мне решительно это определение не нравилось – меня же всегда безумно раздражало, как во всех источниках о нем пишут «друг Пушкина», «критик пушкинского круга», «корреспондент Гоголя». Мне же, напротив, был интересен и важен именно он сам, а все эти отсылки – лишь постольку поскольку, и как способ проложить между нами необходимый хрупкий мостик, пока единственный.
Мы ехали двухполосными почти дремлющими окраинными улицами среди склоненных липовых крон, только ровный шум мотора населял звуками тишину, и он молчаливо смотрел сквозь отмытое стекло по-детски завороженным взглядом. Сейчас я при всем желании не могла совпасть в этом с ним, хотя обычно каждый раз разглядывала пролетающие панельки снизу вверх, как произведения искусства, в которых заключена жизнь человека. Но теперь красота будто вся была взята из мира и тепло воплощена рядом, так близко, но при этом совершенно недостижимо.
Я немного тревожилась оттого, что он не задает никаких вопросов – помнила его удивительную открытость новому и живое любопытство, с которым он, например, будучи уже за шестьдесят, живя в Париже, ходил всякий день на публичные лекции в Сорбонну. Но стоило понимать разницу и попытаться представить себе его положение – он все еще, кажется, был не вполне успокоен и утвержден среди этого странного и не совсем запланированного путешествия. С другой стороны, я была крайне рада, что он не спрашивает меня о принципах работы автобуса или политическом строе, например. Но больше всего мне хотелось бы не говорить самой, а слушать его – бесконечно и о чем угодно, и я всем сердцем призывала тот момент, когда это станет возможным.
– Какой необыкновенный мятный цвет! – не сдержалась я, выхватив взглядом свежевыкрашенную девятиэтажку, блеснувшую солнечной стороной. Но мы пронеслись мимо слишком быстро, он только успел шевельнуть бровями, и мой невольный возглас остался единственной репликой на нашем коротком пути.
– Добро пожаловать на район, или как бы сказали у вас… слободку, – не очень уверенно выговорила я, когда мы приземлились у островка остановки. Меня слегка мутило от бензинного духа и всей этой разреженной, все еще не вполне вероятной атмосферы происходящего. Я боялась спросить, как он вообще себя чувствует, дыша московским воздухом, но, видимо, его внутренний дискомфорт пока заставлял забыть о чем-то физическом. Эта попытка