Битум. Алёшка Сергеевич Емельянов
шанс ожить и жить.
Влюбиться, может лучше?
Иль напрочь рот зашить?
Чтоб всё, сгноясь, истлело,
и зёрна новых дней
взошли, корнясь, запели,
как рост из старых пней…
Пока же грусть потери
хандрит средь пустоты,
не хочет дух мой дела
и сна, и красоты…
Мозгоебовь
Она, как в сердце пуля
любого кто живёт,
течёт по венам-дулу,
вонзаясь, резко жжёт
и ноет, отцепившись,
опять бежит, стремясь,
и вновь стреляет, впившись,
в аорту входит, жмясь.
В великом, слабом, злобном
моторе жив комок.
Поток нарушен ровный.
У боли разный срок.
Терзает мышцу, душу
и ум, и выдох, вдох,
чуть радует, нарушив
привычной жизни ток.
Однажды встанет робко,
застрявши между сот,
ржавеющей заклёпкой
однажды всё убьёт…
Погибание
Черствеем, как корка деревьев,
рыхлеем песками степей,
и всех заражаем стареньем,
лишаясь кудрявых теней,
как кожище куртки, грубеем,
и дрябнет подкладка, покров,
скудеем, берёзы дубеют,
ссыхается жильный остов.
Водою, вином или мазью
продляем сбавляемый ход,
буксуя на луже, над грязью.
Нам корни и стволья жуёт,
и точит живущие ветки,
и крону, дупло паразит.
Венозные, нервные сетки
вдруг вянут, заторив транзит.
Однажды мы рухнем трухляво,
нас спилят иль кинут в ведро,
пока же по тропам петляем
и ищем что выпить нутром…
Интернат
Тут стены хозяйственно давят
на драных и робких сирот.
Тут труд, послушание славят,
закрытый, нескалимый рот.
Тут воинский строй и порядок,
и сытость от корки одной.
Тут ровность прополотых грядок,
нет веры, кровинки родной.
Тут лишь одиночество, сила
способствуют жизни в боях.
Тут вечно натянуты жилы,
опасности ждут, впопыхах.
Тут сложены камни по рангу,
и юные спины в поту.
Тут ложки подобные штанге
в голодном, занятном быту.
Тут в души впитались пылинки
обид, что твердеют в груди.
Тут дети, как ветки, былинки,
к которым безводны, круты.
Тут старый режим, как и стены,
цыплята без кальция, мам.
Тут лезут во щель перемены,
но мажут зазоры меж рам.
Тут старые куры дорвотны,
клюют пух, мешая