Театр одного вахтера. Повесть. Александр Верников
не реагировал – поза его, при том, что он подвигался вперед, оставалась неизменной – будто он стоял на некой подвижной поверхности – а на лице, освещенном ровным цветом, шедшим словно из глубины его естества, цвела едва приметная улыбка. Иванов начинал внутренне горячиться и обвивал то правой ногой левую, то левой правую, и барабанил пальцами по крышке капота. Ему хотелось выкрикнуть: «Это же я, Иванов!», едва ли не также как в иные моменты хочется выкрикнуть: «Это я, Господи!» Но Вяземский, как и Господь, оставался глух и не внимал. Если бы Иванов знал, что за своей – казавшейся ему сейчас иезуитской – улыбкой Александр как раз в эту минуту вспоминал в числе других бывших и настоящих студентов иняза (стараясь точно определить, кого можно будет застать на факультете) его, Иванова, он бы так не нервничал. Но Иванов был теперь не студентом, а таксистом и хотел, чтобы его заметили именно как такового. Чтобы не упустить эту возможность ему пришлось переместиться и встать если и не перед носом Вяземского, то перед носом своей машины, ибо Вяземский, продвинувшись чуть вперед, начал уносить свое лицо и с ним могущие видеть и узнавать глаза из поля зрения Иванова. По картонному жетону, свисавшему с ручки дорожной сумки Вяземского, Иванов понял, что Вяземский откуда-то прилетел (кажется из Иркутска, так кто-то говорил Иванову недавно о местонахождении Александра), и досада на то, что он, Иванов, остается столь долго незамеченным, вылилась в едва сдержанное внутри замечание: «Я ж тебя, можно сказать, встречать приехал, а ты!…»
Учась в институте, Иванов отмахивался от людей, говоривших, что Вяземский бог весть что такое о себе мнит, и, встретив на улице, может сделать вид, что не узнал – он считал такие разговоры жалкими сплетнями завистников, но теперь чувствовал в себе нехорошую готовность склониться на их сторону. Если бы Иванов был телепатом, если бы он только знал чем, то есть, кем были заняты мысли Вяземского! Если бы Иванов обладал способностью к телекинезу, если бы он мог, не сходя со своего места, развернуть Вяземского к себе лицом!…
«А вот возьму, сяду и уеду, раз такое, без пассажиров, к черту пять рублей! – решил вдруг Иванов и уже собрался было осуществить свой замысел, сделал телодвижение в направлении водительского борта машины, как вдруг с его глаз словно упала пелена, и он увидел, что, с одной стороны, перед Вяземским остался всего один человек, а с другой то, что к нему, Иванову, вытирая руки об и без того промасленную ветошь, направляется коллега и сейчас будет просить о каком-нибудь сугубо профессиональном вспомоществовании или просто заведет шоферский трёп. В сближающихся тисках этих обстоятельств Иванов осознал и то, что из-за своей дурацкой минутной гордости он может упустить некогда – нет, и теперь – дорогого человека, с которым был (оказавшись в пусть и менее, но все же экстремальной ситуации, Иванов стал думать по-английски и заменил «Had Been» на «Has Always Been»)