Театр одного вахтера. Повесть. Александр Верников
всегда имел около ЗОО листов бумаги, несколько ручек и миниатюрную настольную лампу типа «грибок» с ножкой-прищепкой, неизменно носил большой, мягкий и теплый шерстяной плед – Сергей никогда не знал, где его застигнет готовый к воплощению замысел или сон, требующийся для «дотягивания» сырого замысла. С портфелем все было продумано – а вернее, получилось само собою – как нельзя лучше. Если то, что требовало быть записанным уже созрело и оформилось в голове и сердце Сергея, – портфель открывался и опустошался – пачка бумаги и настольная лампа вынимались и занимали место на столе. Если же замысел был еще в состоянии нарождения, то бумага и лампа, наоборот, запихивались в одно отделение, прижимались вплотную друг к другу, загонялись в самое нутро, на самое дно портфеля, остальная мягкая кожа загибалась и оборачивалась вокруг них и, таким образом, создавался весьма удобный валик, который Сергей устраивал под голову, а на столе занимал место сам и укрывался пледом.
Писал Сергей на квартирах своих разных и многочисленных литературных знакомых, приверженцев и поклонников. Предварительно он звонил по всем, имевшимся у него адресам, и узнавал, имеется ли на сегодняшние утро, день, вечер, ночь – или на все сутки – свободная площадь – все равно кухня, холл или спальня; и телефонный разговор обычно бывал предельно кратким: Сергей говорил в трубку «Это Анциферов» и ему отвечали либо «приезжай», либо «Извини, сегодня не получится. Позвони тому-то или тому-то, кажется у них свободно».
Спал же Сергей всегда – или по крайней мере старался всегда спать – в одном и том же месте – на факультете иностранных языков. Правда, там тоже приходилось отыскивать свободные от занятий аудитории и комнаты, но общее единство места все же сохранялось. Спать именно на факультете Анциферову было важно потому, что он воспринимал свои отношения с факультетом и свое место на нем как максимально конкретизированный символ своих отношений с жизнью вообще и своего места в ней: он числился в рядах студентов, но ни в учебной, ни в общественной жизни и деятельности их участия не принимал. Он был и одновременно не был – присутствовал телесно, но отсутствовал по существу. И когда он, лежа на столе, подсунув под голову портфель и укутавшись пледом, спал в одной из аудитории, в то время как в других шли учебные занятия или профсоюзные собрания, эта диспозиция – Анциферов-факультет, Анциферов-жизнь, полная внутриположенность и – вместе – полная независимость и свобода находили свое предельное выражение.
Ценил Сергеи свой сон на столе в какой-нибудь из аудиторий иняза еще и за те моменты, когда он, Анциферов, оказывался и балансировал на границе яви и сна, еще не полностью заснув или не совсем проснувшись. В такие минуты, а вернее, секунды Сергею, кажется, удавалось почувствовать невозможное, а именно то, что его будто бы вообще, совсем нет на свете, что мир бытует и свершается без него; ему удавалось взглянуть на мир