Жани, mon amour. Анна Сергеевна Варенберг
вплоть до самопожертвования во имя другого, потому что такие дети способны ощущать чужое страдание как свое собственное. Это они очеловечивают, «оживляют неживое», это те, кто не способен откусить голову шоколадному зайцу и никогда не станет выковыривать глаза плюшевому медведю, вспарывать живот игрушечной обезьянке, чтобы посмотреть, что там внутри. Тем более, не раздавят гусеницу, переползающую через тропинку, а будут завороженно наблюдать за ней или, что еще более вероятно, помогут этому бессмысленному существу поскорее перебраться на другую сторону, из страха, что кто-то может случайно ее не заметить и наступить. Я знала одного мальчика, который начинал тихо плакать при виде того, как машина переехала… бумажный пакет! Секунду назад пакет весело прыгал по дороге, кувыркался, подгоняемый ветром, и вот он уже лежит, потерявший форму, сплющенный и грязный, пакетик убили, его жалко.
Это они, становясь старше, могут сутками рыдать над историей Козетты, буквально до заикания, повышения температуры и потери сна, а мультфильмы типа «Мамы для мамонтенка» или «Варежки» наносят им неизживаемую психическую травму на всю жизнь.
Эти дети буквально сотканы из любви и света. Они обладают исключительной способностью ощущать красоту – и создавать ее. Вырастая, при правильном воспитании, именно такие люди способны достичь величайших вершин в искусстве и становятся величайшими же гуманистами, деятелями культуры в самом высшем смысле, культуры как постулирования безусловной ценности жизни (любой жизни, кстати, а не только представителей нашего биологического вида).
Но их психическое – как натянутая струна, и нет ничего проще, чем эту струну оборвать. Сравнивая их с массой обычных людей, я бы сказала, что разница между одними и другими – как между дубовой бочкой и хрустальным сосудом.
А теперь мы возвращаемся к тому, с чего начали. К такому вот ребенку, оказавшемуся в атмосфере не то что нелюбви, а откровенного неприятия. Кажется, сам факт его существования ничего, кроме раздражения, у родителей не вызывал. Отцу было просто все равно. Матери, в целом, тоже. Но, поскольку, хочешь не хочешь, но женщине в семье поневоле приходится заниматься детьми, нравится ей это или нет, то и она несла свой крест как могла, как умела.
Получалось примерно так. Если мальчишка, а маленькие дети далеко не всегда способны идеально координировать свои движения, случайно что-то проливал на стол – чай, молоко, суп, – она молча хватала его за волосы на затылке и вытирала скатерть его лицом, а что осталось, заставляла слизывать. Если, по ее мнению, он совершал еще какой-то промах – била, причем, без особой какой-то злости, также безразлично и отстраненно, механически, как делала и все остальное, так или иначе имевшее отношение к сыну, а оттого, еще более страшно.
Отец тоже бил. Но иначе. Его взрывной характер мог выражаться в коротких вспышках ярости, так что, взявшись за «воспитание», он не особо рассчитывал свои силы.
В этих случаях, мать просто молча наблюдала за происходящим, подпирая плечом косяк двери,