За несколько стаканов крови. Игорь Мерцалов
первого этажа, и подозвал сновавшую между столами кикимору:
– Дорогуша! Распорядись-ка принести сюда мой мешок и длинный сверток. А что, корнет, – обратился он к Персефонию, – насчет другого упыря ты серьезно?
– Конечно. Ведь я обещал.
– Хм… дела складываются так, что, кажется, мне нужно срочно уезжать. Если бы ты мог управиться, ну, скажем, за час… я был бы очень благодарен. Что-то ты сам на себя не похож, – заметил он.
– Хмурий Несмеянович, вам обязательно нужно было… – Персефоний не договорил, вспомнив про нотариуса, который умудрялся, сидя на расстоянии вытянутой руки, совершенно теряться в обстановке. – Я про палец.
– Ах, вот оно что. А что тебя, собственно, смущает?
– Это дико.
– А то, что Просак сделал, не дико? А, корнет?
– Не называйте меня так, Хмурий Несмеянович, – попросил Персефоний.
Тучко шутливо развел руками.
– Все-то тебе не нравится, как ни называй! Может, тебе больше по душе обращение «малышок»?
Персефоний почувствовал себя неуютно, вспомнив стальные пальцы Торкеса на своем горле.
– У меня имя есть.
– Ну так называй его скорее господину Вралье, и покончим с этой волокитой.
Персефоний назвался. Нотариус с закордонским именем Вралье раскрыл папку, вынул несколько бланков, снял с пояса чернильницу-непроливайку и принялся быстро строчить, периодически уточняя и тут же комментируя:
– Срок неопределенный? Чудно. Согласие обоюдное? Конечно, так я и думал. Взаимные претензии в общем порядке? Ах, господа, это так неосторожно… Однако как дивно выражается наш народ: хозяин – барин! «…В об-щем по-ряд…»
– Дико, говоришь? – сказал Хмурий Несмеянович и словно сорвался. Замечание молодого упыря неожиданно сильно задело его. – Нет, сынок, дико – это когда тебя предают, когда тебе нож в спину готовы те, с кем из одного котелка… с кем под пулями… А у меня, знаешь ли… Эй, хозяин! – обернулся он вдруг. – А ну, иди сюда!
Просак Порухович побледнел и, покачнувшись, схватился за стойку. Возглас Тучко привлек всеобщее внимание, даже домовые перестали поднимать стаканы в честь новых загорающихся крыш.
– Сударь! Я не…
– Иди сюда, сказал! Да поживее! Встань вот тут, – велел он, когда хозяин на ватных ногах доковылял до их столика.
Персефонию было тошно смотреть на них обоих, но отвернуться он почему-то не смог.
– Милостивый государь, только не надо больше…
– А ну, скажи этому щенку, что с твоим пальцем. Говори!
Нотариус Вралье отложил перо и приготовился слушать, хотя у него не было никаких оснований считать себя «щенком». Просак Порухович сглотнул и прошептал:
– Его милость изволили… отнять… отложить, так сказать…
– Отрубил топором на колоде для колки дров – вот что он сказать пытается. А за что, мил человек? Что, просто так, для удовольствия? Псих я, да? Или повод у меня был?
– Был, светлейший господин мой, был повод!
– Какой?